Александр Харитановский - Молочный рейс [Камчатские были]

Охкурго, полулёжа на мягкой пахучей хвое, клевал носом. С каждым разом кланялся ниже и ниже.

…Он увидел себя в керкере рядом с отцом, Длинным Лынкиным, как его зовут в бригаде за высокий рост. У Лынкина на руках белоухий оленёнок, а Охкурго несёт мелкокалиберную винтовку.

«…Убежал без спросу на охоту, а олешка одного оставил, — выговаривает отец. — Как ты мог?! А если бы он замёрз или ворон заклевал?..»

«Уйнэ!» — отвечает Охкурго и потрясает малопулькой.

«Что, застрелил бы?»

«И застрелил, — думает Охкурго. — Будто отец не знает, что он и куропаток и уток бил. Нет, не дал бы олешка в обиду». И мальчик вдруг ощутил мягкую мордашку оленёнка, трущуюся о ладонь. Хотел прижать к себе.

«Ф-ру, ф-ру!» — отстранился Лангенёк. Это его обнял Охкурго вместо приснившегося оленёнка.

Мальчик открыл глаза. Поёжился от холода, огляделся.

Рассвет покрывал тёмно-голубым маревом востряки гор О-юю, потом опустился на сопки, на увалы. С каждой такой горной ступенькой его синева блёкла. Поток тусклого света пролился вниз, в русло Апуки-ваям, растекаясь по всей долине.

В костре еле светились головешки. Слабый ветер шевелил хлопья пепла.

Лангенёк сидел, растопырив толстые лапы, и к чему-то прислушивался. Увидев, что хозяин поднялся, он сразу осмелел, тявкнул и побежал по нартовому следу.

— Куда?! — припустился за ним Охкурго.

Десяток шагов — и перед глазами, в кедраче, выросла огромная бурая туша.

«Медведь!» — Смуглые скулы Охкурго побледнели. Он кинулся обратно к костру.

«Р-рр, р-р-рр, гав-гав!» — разносилось в кустах.

«Лангенёк! Пропадёшь!» Охкурго выхватил из костра длинную тлевшую головешку и, держа её на изготовку, решительно направился к медведю.

— Лангенёк, Лангенёк, — шёпотом поманил пса.

Но собака, вместо того чтобы повернуть, рьяно набросилась на зверя и, рыкнув, вспрыгнула на его спину.

— Ой! — Охкурго невольно втянул голову в плечи и зажмурился…

Собака продолжала заливаться.

Охкурго чуть размежил веки.

Зверь лежал в прежней позе, уткнувшись головой в сугроб по самую шею.

«Что с ним? Неужели так крепко спит?» — недоумевал парень. Он ещё раз осторожно обошёл медведя. Мелькнула догадка: «А может, убит?..» Приблизился и сунул головешкой в лохматый бок.

Запахло палёным. А медведь не шелохнулся…

— Убитый!.. Убитый! — Охкурго с радости закружился. — Нартовый след-то, значит, охотник оставил…

Мальчик вытащил нож и, надрезав шкуру, отхватил кусок мяса. Понёс к костру.

Позавтракали крепко. У щенка от сытости живот как барабан.

— Ну, Лангенёк, в путь?

Пёс, поняв слова хозяина, встал, потянулся, вильнул хвостом.

Выбравшись из распадка, путешественники оказались на голой тундре.

Охкурго тревожило небо. Оно на горизонте стало каким-то стеклянным. Такое обычно предвещает перемену погоды. Да и ветер другой — восточный, с Берингова моря.

…Под ногами потекла позёмка. Горы, которые ещё полчаса назад чётко выделялись на небосклоне, сделались изжелта-меловыми и быстро теряли свои очертания.

«Идти ли дальше? — заколебался Охкурго. — Как бы не заблудиться. Нет, лучше назад, к медведю!»

Хорошо сказать — назад…

Струи снега загустели, с шумом неслись по насту. Там, где попадались увалы, на поворотах плясали белые кручёные столбы. Через час от весны не осталось и следа. Пурга распустила свои седые лохмы. Её голос, визгливый, скандальный, крепчал, а руки становились длиннее и швыряли в лицо пригоршни жёсткого, как песок, снега.

Охкурго надвинул малахай, укрыл лоб и щёки.

«Только бы не сбиться. Надо держаться против ветра». Мальчик почти ложился на упругую живую массу, пробивая её всем телом.

— Куда лезешь? — оттолкнул путавшегося под ногами щенка.

Тот кувыркнулся и сразу же исчез в метели.

— Лангенёк, Лангенёк! — перепугался Охкурго, вслепую хватая воздух.

Лангенёк нашёлся, снова прижался к ногам. Охкурго достал из котомки взятый на всякий случай ремешок из лохтачьей кожи и ощупью завязал его на ошейнике.

«Теперь уж не растеряемся…»

Вот и заросли кедрача. Где же медведь?

Охкурго петлял, лез сквозь пружинистую сеть из перекрученных липких сучьев, проваливался в сугробах. Он устал, обливался потом, но и не думал отдыхать. Усядешься — потянет на сон, и больше не встанешь. На бровях и ресницах настыли ледяшки — глаза не раздирались. Да и сколько ни таращь их, всё равно не отличишь, где бугор с медведем, а где занесённый куст.

«Может, Лангенёк?!» Охкурго присел, ласково обнял щенка и, поднеся к носу котомку с медвежатиной, приказал: