Скотт О'Делл - Остров Голубых Дельфинов

Застигнутый врасплох, он всё же успел нанести первый удар: встретил переднего из нападавших прыжком, развернулся в полёте, нагнул голову и ухватил того за переднюю лапу. Стая умолкла. Наступившую тишину прорезал треск ломаемой кости, и противник на трёх лапах заковылял прочь.

Тем временем на вершину кургана подоспела и пятнистая собака. Ронту рванулся от покалеченного врага, чтобы достойно встретить нового, однако не сумел противостоять стремительному натиску. Пятнистая хотела вцепиться Ронту в глотку, но из-за рывка укус пришёлся на бок. Ронту упал.

Пока он лежал ничком на траве, а пятнистая собака опасливо кружила возле и со всех сторон подбирались остальные, я непроизвольно натянула тетиву. В эту минуту Ронту находился на порядочном расстоянии от противника, и я запросто могла бы положить конец битве, прежде чем ему нанесут новую рану или его растерзает свора. И всё-таки я ещё раз сдержалась и не выпустила стрелу.

Внезапно пятнистая собака остановилась и, резко развернувшись, опять прыгнула на Ронту, теперь уже сзади.

Ронту лежал с подобранными под себя лапами, и я подумала, что он не видит прыжка. Но он вдруг вскочил и вонзился зубами в шею пятнистой.

Собаки кубарем покатились с холма, однако Ронту не ослаблял хватки. Рассыпавшаяся по траве стая тревожно следила за происходящим.

Чуть погодя Ронту поднялся, оставив пятнистую собаку лежать на земле, взошёл обратно на холм и, задрав морду, протяжно завыл. Этот никогда мною не слыханный вой выражал одновременно множество вещей, недоступных моему пониманию.

Затем Ронту протрусил мимо, вверх по лощине. Когда я вернулась домой, он как ни в чём не бывало ждал меня, делая вид, будто и не отлучался.

До конца своей жизни Ронту больше ни разу не уходил от меня, а бродячие собаки, которые почему-то разделились на две стаи, никогда больше не появлялись у нашего дома.

Благодаря обильным зимним дождям на острове было той весной множество цветов. Дюны покрылись настоящим ковром из песчанок. Сами они красные, а в середине у них глазок, который бывает розовый, а бывает белый. В ущельях между скалами вылезли высокие юкки, увенчанные гроздьями кудрявых шариков – размером с небольшой камень и цветом напоминающие восходящее солнце. По соседству с родниками разрослись люпины [24]. На солнечной стороне утёсов из расщелин, в которых никому бы и в голову не пришло искать растения, пробились красные и жёлтые фонтанчики – стебли комуля.

Птиц тоже было видимо-невидимо, среди них множество колибри. Эти крохотные птички с длинными языками, которыми они высасывают нектар из цветов, умеют зависать неподвижно в воздухе и тогда похожи на отшлифованные морем самоцветы. Появились на острове и голубые сойки (птицы крайне сварливые), и чёрно-белые дятлы, которые проделывали дырки не только в стеблях юкки или в жердях у меня на крыше, но даже в китовых рёбрах из моей ограды. Прилетели к нам с юга и красноплечие желтушники [25], и тучи ворон, и ещё какие-то птицы – с жёлтым туловищем и ярко-красной головой, – которых я никогда раньше не видела.

Пара таких птиц свила гнездо на чахлом деревце возле моей хижины. Гнездо было свито из волокон юкки, имело небольшое отверстие наверху и висело на дереве мешок мешком. Самка отложила в нём два крапчатых яйца и высиживала их по очереди с самцом. Когда вылупились птенцы, я разложила под деревом порванные на части морские ушки и самка стала кормить ими детёнышей.

В отличие от отца с матерью, птенцы были серого цвета и жуткие уроды, но я всё равно забрала их себе и посадила в самодельную клетку из тростника, так что ближе к лету, когда почти все птицы, кроме ворон, улетели с острова на север, у меня осталось двое друзей.

Вскоре птенцы отрастили себе такое же красивое оперение, как у родителей, и начали щебетать вроде них: рип-рип-рип. При всём своём однообразии звук этот нравился мне, потому что был благозвучным – куда приятнее криков чаек и ворон или же пеликаньего говора, который напоминает перебранку шамкающих стариков.

Ещё до наступления лета клетка оказалась мала моим питомцам, но я не стала делать новую, а подрезала каждой птице по одному крылу (чтоб не вздумали улететь) и выпустила в доме. К тому времени, как кончики крыльев отросли, птенцы приучились брать корм из рук, Они спрыгивали с крыши, усаживались мне на руку и просили есть: рип-рип-рип. Когда крылья у птенцов стали оперяться, я опять подрезала их. На этот раз я пустила птиц во двор, и они скакали там, высматривая еду, или сидели на спине у Ронту, который к этому времени окончательно привык к ним. Заново отросшие крылья я подрезать не стала, однако птицы всё равно не улетали дальше лощины и всегда возвращались домой – ночевать и попрошайничать (даже если уже наелись досыта).