Лидия Чарская - Люсина жизнь

— Ай да девочка! Вот молодчинище-то! Свой брат, — реалист! Здорово! Молодец! А ну-ка еще! Ну!

Я не заставила их повторить приглашения и с такой силой ударила по мячу, что тот, перелетев залу, вылетел в коридор, оттуда на лестницу.

— Ур-р-ра! — завопили мои партнеры по игре, в то время как прозевавший гол голкипер.

Этьен, разинув рот, с задранной к верху головою следил за пролетевшим над ним мячиком. Я уже торжествовала победу и неистово орала «ура» вместе с мальчиками, как вдруг все стихло в зале и все находившиеся здесь большие и маленькие реалисты зашаркали ногами и наклонили головы… На пороге залы появился директор с моей мачехой и мисс Гаррисон.

Все последующее затем далеко не порадовало бедную Люсю. Сначала по приезде к д'Оберн меня хорошо отчитала мисс Гаррисон, потом madame Клео, за ними дружески побранила Ганя. Но разве я могла себя считать виноватой в том, что соблазн был так велик, так отрадно было порезвиться во всю в веселой толпе мальчуганов? Лили наказали. Меня же не наказывали лишь потому, что моя мамочка решительно воспротивилась этому. Но отец был очень недоволен моим поведением в училище, настолько недоволен, что полученные мною хорошие отметки на экзамене не могли покрыть моей вины.

То было последнее лето, что мы проводили вместе с детьми д'Оберн. Граф увозил в конце августа Ани за границу. Вместе с ними уезжали madame Клео и Лили. Этьен и Вадя поступали в лицей, в столице. Меня отдавали в гимназию. Словом весь наш маленький милый кружок распадался. Последний вечер мы проводили все вместе в графской усадьбе. В последний раз играли в крушение корабля и великодушного капитана и его невесту. Как и всегда Этьен был капитан, я его Магдой. Во время игры мальчик схватил меня за руку и, пользуясь отчаянными криками «индейцев», поймавших нас, произнес шепотом: «Завтра я уеду отсюда, Люся, но помни: я никогда, никогда не забуду тебя».

— И я тоже, Этьен, что бы ни было…

— Итак, мы, значит, друзья с тобой на всю жизнь?

— Да, Этьен, на всю жизнь, конечно… И, произнеся эти простые и такие хорошие слова, я тут только впервые поняла то, чего должна была лишиться завтра: лишиться присутствия и дружбы этого милого, честного благородного и умного мальчика. Как, однако, мало я думала об этом до этого часа! А между тем, я любила Этьена больше всех остальных детей и не могла не видеть его исключительно доброго отношения к себе, его чистоты, нравственной красоты и благородства. Я еще больнее почувствовала свою потерю, когда на другой день провожала с Ганей наших друзей. Прозвучал третий звонок… Свистнул свисток локомотива… И в последний раз в окне вагона рядом с красивым Аниным личиком мелькнули благородные черты Этьена и его обращенные ко мне темные ласковые глаза… И потом все сразу смешалось и утонуло в том потоке слез, которыми залилась маленькая Люся…

Солнце. Прохладное ясное утро. Синие, синие, яркие небеса. Воздух прозрачный и легкий словно поет неведомую, красивую песнь. Что-то звенит в лесу и в поле, и приятным стеклянным звуком расплывается в воздухе этот звон.

В нашем саду в последней предсмертной пляске кружатся листья, желтые как густой топаз, багрово-красные как кровавые альмандины. Пахнет вином и грустной умирающей природой. А солнце сверкает еще как летом и небо синее, синее, тоже кажется совсем летним, горячим небом.

Я стою перед зеркалом в нашей маленькой гостиной и пристально рассматриваю свое лицо. Мне восемнадцать лет и в этом году я кончила весною курс в нашей провинциальной гимназии. Я скорее высока, нежели мала ростом, скорее дурна, нежели хороша собой. У меня неправильные черты, слишком яркий крупный рот, здоровый, свежий, как и надо ожидать от «деревенской» девушки, яркий цвет лица и большие блестящие глаза, оттененные длинными ресницами. Мои зубы белы, а волосы до того густы и обильны, что Ганя с трудом расчесывает их по утрам. Сегодня она их причесала с особенной тщательностью. Сегодня же велела надеть мне и мое новое платье. Серое теплое сукно тесно охватывает мою тоненькую фигуру, а из-под круглой фетровой шляпы выжидательно и радостно поглядывают глаза.