Александра Анненская - Анна

«Я глупая, я не умею говорить по-ихнему, — думала она, — что мне к ним лезть!»

И она по целым часам сидела одна, ни с кем не разговаривая, стараясь никому не попадаться на глаза. Скучно, очень скучно было девочке в эти часы. Если бы она хоть могла играть в свои старые, любимые игры! Но нет — то были игры глупые, мужицкие, а ей нужно было поскорее сделаться барышней, она должна была забросить, забыть их!

Бог знает, что сделалось бы с Аней, если бы эта скука, это недовольство протянулись на очень долгое время. Но неожиданным образом она напала на средство сократить для себя долгие часы одиночества, развлечь и рассеять себя. Она сначала от скуки, от нечего делать принялась за книги, чтение заинтересовало ее, и скоро она пристрастилась к нему. В деревне бабушка научила ее только читать, и то не совсем бегло, да писать буквы. Матвей Ильич пришел в ужас от невежества своей дочери и решил, что ее нужно поскорей начать учить как можно больше.

К Анне три раза в неделю ходила учительница, которая занималась с ней русским языком, географией и арифметикой: она училась французскому языку у гувернантки, а английскому языку, музыке, танцам и рисованью — у учителей своих кузин.

В деревне девочка несколько ленилась: там для нее было так много удовольствий, что ей казалось ужасно скучным разбирать слова в книгах или выводить на бумаге буквы. В Петербурге не было деревенских удовольствий. Она находила, что читать красивые книги с картинками, купленные для нее отцом, веселее, чем сидеть сложа руки, и усердно принялась за чтение.

Учителя и учительницы нашли, что у ней большие способности, похвалили ее прилежание, и эти первые похвалы, услышанные девочкой с приезда в Петербург, возбудили в ней еще больше рвения к учению.

Один раз учительница русского языка дала Анне прочесть рассказ о жизни Ломоносова.

— А что, хорошенький был этот Ломоносов? — спросила девочка, кончив чтение, по-видимому сильно заинтересовавшее ее.

— Хорошенький? Нет, не очень! — улыбнулась учительница. — Да не все ли равно.

— Да, может быть, для мужчины все равно, — задумчиво проговорила Анна, — а если бы это была женщина некрасивая, да мужичка, над ней бы все смеялись!

— Ну, нет, это вы напрасно так думаете, — отвечала учительница, — и женщина может заслужить уважение умом и знанием, может достигнуть того, что ею будут восхищаться, забывая ее некрасивую наружность. — Чтобы убедить девочку в справедливости своих слов, она рассказала ей историю нескольких некрасивых женщин, прославившихся своими талантами. Анна с жадностью слушала эти рассказы. Учительница радовалась вниманию девочки, но не догадывалась, отчего вдруг так зарумянились щеки ее, так заблистали глаза ее. А дело в том, что головка девочки вдруг наполнилась самыми тщеславными мечтами.

«Они надо мной смеются, — думалось ей, — они говорят, что я некрасивая, неловкая мужичка, но я умная, и бабушка это говорила, да и учителя тоже находят; ну, хорошо же, я буду учиться, много-много учиться, и сделаюсь еще умнее, такой умной, что все станут восхищаться мной; на Варю и на Лизу всякий полюбуется только несколько минут, а со мной будет приятно разговаривать, всякий будет считать мое знакомство за честь».

С этой минуты Анна стала учиться уже не только от скуки. Она видела в учении средство сравняться с другими петербургскими девочками, даже превзойти их, заслужить их уважение, их зависть, и с жадностью накинулась на это средство. Целые дни проводила она или за книгами, или за фортепьяно, или за рисованием. Учителя приходили в восторг от ее успехов.

— Какой удивительно талантливый ребенок, — говорили они Матвею Ильичу, — вы необыкновенно счастливый отец! — Ваши дочери занимаются очень недурно, — отвечали они на вопросы Татьяны Алексеевны, — но ваша племянница просто маленькое чудо! Не знаешь, чему больше удивляться: ее понятливости или ее необыкновенному прилежанию!

Анна слышала все эти похвалы и с некоторою гордостью поднимала свою маленькую головку: цель ее была отчасти достигнута. В похвалах ее уму и прилежанию часто забывали ее некрасивую наружность и угловатые манеры.

Матвей Ильич не глядел на нее с такой тоской, как в первое время по приезде ее из деревни, и, лаская, называл ее «умная головка»; замечая какую-нибудь ее неловкость, француженка-гувернантка часто снисходительно прибавляла: «Ну, что делать, совершенством нельзя быть: вы никогда не будете так милы, как ваши кузины, зато вы будете ученая». Татьяна Алексеевна несколько раз замечала своим дочерям: