Лев Кузьмин - Ранний экспресс

Сначала, когда слесарь мелькал то тут, то там на этажах, Пашка в свободное свое время ходил за ним вслед вместе с другими мальчиками на правах общих. А когда слесарь в одну из счастливых для Пашки минут принялся в полутемном коридоре разбирать ржавую, старую батарею, когда он потянулся неудобно к раскрытому чемодану с инструментом, то Пашка мигом присел на корточки, ключ, какой надо, а в общем-то разводной, универсальный, подал слесарю прямо в руку.

— Ого! Будешь, паря, моим подсобником, — сказал сразу слесарь.

И Пашка был у него подсобником весь остальной день. А на другой раз, на другой день вышла из своего кабинета Косова. Она пристально, изучающе вгляделась в работу слесаря. Потом сказала:

— Вы знаете, рядом с моим кабинетом в умывальной комнате все время капает кран. Слышно даже через стенку, мешает думать, работать… Нельзя ли устранить течь?

— Можно! Раз, два-с, прямо при вас! — хохотнул слесарь.

— Так быстро? Ну уж! — не поверила Косова. — Пойдемте, глянемте…

И слесарь поднял свой чемодан, махнул Пашке:

— Пошагали!

— Но мальчик этот вам зачем? — спросила Косова.

— Мой сподручник! — засмеялся слесарь. И тогда Косова кивнула:

— Ну, что ж… Любой урок труда любому нашему воспитаннику на пользу.

И вот слесарь с Пашкой и с Косовой вошли в умывальную комнату, и была она такой медицински чистой, что слесарь сразу запереступал по белым плиткам резиновыми сапожищами на цыпочках, далее за капающий кран взялся сначала не как за медный, а как за хрустальный.

Но дело есть дело. Слесарь пустил в ход здоровенные свои ключи и отвертку, закрыл вводной вентиль. Где надо — открутил, где надо — докрутил: устранил неполадку. И тут же дал ход шумной струе из крана в белую раковину.

Затем кран опять плотно закрыл:

— Видите, уже не капает…

— Отлично, — сказала Косова, — проверьте еще раз.

— Проверь! — кивнул слесарь Пашке.

И Пашка кран повернул, и струя снова хлынула в раковину, и тут Пашке, сам он не знает как, примерещилось, что стоит он снова с Русаковым у огородной бочки, а в руках у него поливной шланг. И Пашка подставил под самый напор струи указательный палец.

Вода шумным, серебристым зонтом брызнула во все стороны, окатила Косову, окатила слесаря, оплеснула самого Пашку.

Палец он отдернул, но поздно.

— Ты что, чудило? — изумился слесарь.

— Я нечаянно… — побледнел Пашка.

— Нечаянно так не бывает! — сказала ледяным тоном, отряхивая мокрое платье, Косова. — Немедленно марш в спальню! Все с себя долой, кроме трусов! Не выходить из спальни, не слезать с постели до самого утра!

И Пашка, стыдливо избегая сочувственного взгляда слесаря, поплелся в пустую спальню.

Когда он задолго до отбоя, свернувшись комочком под одеялом, лежал один в пустой спальне, то плакал опять по Кыжу.

Когда же слез не стало, замкнул свое оскорбленное сердце против всего этого большого и такого неуютного интерната совсем наглухо.

Далее при Гуле, когда ей стало известно о водяном происшествии, когда она, крадучись, заглянула к Пашке и сказала: «Да, Паша, я верю, что все произошло нечаянно…», — то Пашка и головы не повернул от стенки и накрылся глухо одеялом. А из-под укрытия пробормотал:

— Я эту Косову не люблю здесь больше всех… Встреч с Косовой всячески избегал, да и Косова им не очень-то интересовалась. По ее понятиям: справедливое наказание озорник-воспитанник получил, и на том — конец.

Но тут с Пашкой Зубаревым опять произошло довольно странное событие. Причем событие такое, что об этом надо рассказать совсем уж, совсем подробно.

Молчун Пашка, затворник Пашка вдруг сам опять для себя непредвиденно оказался в первом классе «Б» во главе тайного сообщества.

А началось это с того, что, измучась неотвязной думой о возврате в Кыж, переполненный обидой и напрасными ожиданиями, Пашка все же заговорил!

Заговорил не на уроке, не с учительницей Гулей, а зашептался в одну из переменок с тем самым Степой Калинушкиным, соседом по парте.

В одну из переменок после звонка Пашка вдруг увидел: Степа так же, как он сам, отстранился от шумной в коридоре детской толпы, тихо, одиноко встал у подоконника. За окном на голой тополиной ветке жмется, ерошится на ветру воробьишко. Невзрачный такой воробьишко — городской, чумазенький.

И Пашка тоже к стеклу присунулся и вот тут быстро, вкось глянул на Степу — шепнул:

— А у меня в Кыжу есть чиж. Его зовут Юлькой. Вылитый артист. Певучий-распевучий и почти говорящий… Он живет теперь при бабушке. И мне с ними, с бабушкой и с Юлькой, было хорошо.