Виктор Авдеев - Моя одиссея

— Не ожидали? — сказала она и расхохоталась.

— Как ты здесь очутилась, Клава? — спросил я, краснея против воли. — Ты ведь живешь далеко.

— Очутилась, да и все. Забыл, как ты у нас по Ивановке блукаешь?.. Я думала, хлопцы, что вы уже уехали и я вас не застану.

Я очень обрадовался: здорово ж Клавочка на меня упала», если сама приехала в поселок. Теперь мне придется открыто с ней гулять. Узнает Венька Шлычнин, съязвит: «И ты бабник? Говорил тебе — начнешь за юбочками бегать». Ну и пусть. Мне Клава нравится, я, может, как вырасту, на ней женюсь, и до этого никому нет дела. Я поспешно стал надевать лыжи; жалко, что я ходил на них не очень ловко.

— Я не поеду, — внезапно мрачно заявил Алексей. — У меня крепление испорчено.

Крепление испорчено? Еще минуту назад Алексей ничего не говорил о креплении.

— Что у тебя случилось? — нежно, заботливо спросила Клава и сняла рукавички. — Давайте быстренько поправим.

Он упрямо и отрицательно качнул подбородком. Клава слегка подняла тонкие брови. Внезапно она вспыхнула так, что казалось, из глаз вот-вот брызнут слезы. Девушка встряхнула волосами, через силу улыбнулась мне:

— Пошли вдвоем, Витя? Догоняй?

И, ударив бамбуковыми палками в снег, покатила к окраине.

— Ты что забузил? — смущенно спросил я друга. — Айда!

— Катайтесь сами, — сказал он и взвалил лыжи на широкое плечо. В его чистых зеленых глазах я прочитал укор: а еще, мол, товарищ, писатель, говорил, что интересуешься одной литературой. Не можешь отшить Клавку Овсяникову?

Этого я не мог сделать. Мне представлялся такой редкий случай побыть с ней вдвоем. Сегодня же намекну Клаве, что хоть и решил держаться вдали от баб, посвятить жизнь искусству, но кое для кого готов сделать исключение. И, подавив в себе укоры совести, я наспех кивнул Алексею и побежал за Клавой. Я старался идти «финским шагом», не вихляться, но разъезжался на лыжах, судорожно взмахивал палками.

Впереди открылась заснеженная гора, полого спускавшаяся к далекой железнодорожной линии. На опушке засугробленного орешника слышались звонкие трельки желтогрудой синицы-лазоревки. Увидев меня, Клава расхохоталась, нажала на палки, понеслась еще быстрее. Мне пришлось употребить все усилия, чтобы не отстать.

Легкая тропинка вползла в кустарник, впереди мелькала девичья фигура в голубом свитере и словно дразнила меня. Я вспотел, выбивался из последних сил. На изгибе тропинки Клава не успела завернуть, я наконец догнал ее и, желая поймать запястье руки, с ходу почти обнял за плечи. Одна моя лыжа наехала на ее лыжу, я ощущал на себе ее разгоряченное дыхание, вплотную видел румянец скуластых щек, полный, белый подбородок, небольшие, блестящие, несколько настороженные глаза.

— Вот и догнал, — сказал я, еле переводя дыхание и стараясь принять геройский вид.

— Случайно.

Она тоже тяжело дышала.

Что, если мне ей признаться: «Клавочка, ты мне очень нравишься»? А то просто взять и поцеловать? Зачем же она вдруг явилась ко мне в поселок, поехала в лес? Еще, гляди, смеется, что я такой несмелый. Посвящу ей «Колдыбу» и на весь свет прославлю ее имя в журнале «Друг детей».

— Послушай, Витя, — сказала Клава, и в ее зрачках запрыгали рыжие искорки. — Ты, я слышала, в цеху землю ел. Зачем это?

Я ожидал совсем других речей и растерялся.

— Кто трепанул, Шлычкин? Просто…

— Передают и еще разное: будто… рожать собираешься?

Я готов был провалиться сквозь снег, зарыться в сугроб. Губы у Клавы подергивались от сдерживаемого смеха, она смотрела пристально, с лукавым ожиданием, вдруг еще спросила:

— О чем ты, Витя, всегда думаешь? Говорят, ты скоро с ума сойдешь.

И, кроме жадного любопытства, я ничего не прочитал на се полном лице.

Внезапно Клава резко толкнула меня в грудь, лыжи помешали мне отпрянуть, и я полетел в снег. Клава расхохоталась, завернула обратно, заскользила к городу. Пока я поднялся, пока отыскал в сугробе палки, отряхнулся от снега, она успела выбраться из кустарника. Ошеломленный, обиженный до боли, сбитый с толку, я не очень-то и гнался за нею. Я вдруг стал догадываться, из-за кого Клава Овсяникова подходила в классе к нашей парте, из-за кого сегодня приехала в Красный Октябрь и почему Алексей Бабенко неожиданно раздумал ехать кататься.

Орешник остался позади. С хребтины горба Клава оглянулась на меня, помахала бамбуковой палкой:

— Проща-ай!

Сделала разгон и, взрывая снег, понеслась с горы к железной дороге. Я не поехал вслед за нею. Сняв лыжи, медленно побрел домой в поселок.