Виктор Авдеев - Моя одиссея

Воровать я еще не умел, просить милостыню стыдился и вечером на этом же толчке продал свою черную тужурку. Как полураздетому ехать в Ленинград к суровому Балтийскому морю? Угасла и надежда вновь встретить Валета, и я повернул обратно на юг. Вольная жизнь мне давно осточертела: голодушка, вши, затрещины со всех сторон, езда зайцем. И зачем я, дурында, убежал из детдома? Учился бы в профшколе, столярничал, рисовал помаленьку: ведь и акварельные краски были, и тушевальные карандаши!

Под узловой станцией Ряжск поздним утром я слез с товарного поезда и решил сделать передышку. Хоть отогреться хорошенько, соснуть: погоня за Валетом вымотала все мои силы. В деревянном вокзале на пустой буфетной стойке звучно посапывал носом грязный лохматый детина в пальтишке по колено, с босыми огромными, прямо слоновьими, ногами. Я улегся рядом: слишком уж грязный был пол. Ко мне подошел кряжистый, плотный босяк в опорках, обросший курчавой бородой.

— Дальний? — спросил он, щупая меня черными, словно антрацитовыми, глазами.

— А тебе не все одно?

— Интересуюсь просто: жулик ты али обнакновен-ная сволочь?

Я отвернулся, поглубже надвинул кепку и тут же заснул.

Открыл глаза — был еще день; в задымленное окно вокзала скудно сочился свет облачного неба. Я сладко потянулся, спрыгнул на пол и вдруг почувствовал, что ступням холодно: ботинки мои исчезли, из подопревших дырявых носков выглядывали грязные пальцы. Испуганно оглядел себя: исчез и кожаный ремень. Все во мне словно замерло: как же ехать дальше? Самым неприятным было то, что все пуговицы у моих штанов, за исключением одной, на гульфике, давно пооборвались, и штаны поддерживались единственно ремнем.

Я сунул руки в карманы, подхватил изнутри штаны, надул живот и для пробы сделал несколько шагов. Вышло так, будто я очень наелся или заважничал, зато штаны держались. Когда я попадаю в беду или, например, носом лечу на землю, мне всегда почему-то стыдно показать людям свое горе, я, наоборот, внешне стараюсь приободриться. И сейчас сделал вид, словно со мной ровно ничего не стряслось, и, неслышно ступая ногами в дырявых носках, вышел на перрон. Я оглядел пустой ларек, загаженную уборную с белыми известковыми брызгами, отполированные рельсы, словно надеялся, что где-нибудь здесь меня тихонько ожидают проказники ботинки. Вместо них наткнулся на кряжистого босяка в опорках.

— Не видал, пахан, кто у меня снял «колеса», ремень?

— «Обмыли» что покойничка? — спросил он, смеясь своими черными, антрацитовыми глазами. — Откуда мне видать? Я ж все время обитаюсь в открытом воздухе.

К нам подошел лохматый детина с грязными слоновьими ногами, рядом с которым я прикорнул на буфетной стойке. Рожа у него была заплывшая, почти без глаз — настоящее коровье вымя; из пальтишка, явно с чужого плеча, чуть не по локоть высовывались громадные красные руки, расстегнутая рубаха открывала крутую бронзовую грудь с вытатуированным рогатым быком.

— А ты что ж, дружок, спишь и глаза закрываешь? — прислушиваясь к нашему разговору, сказал он. — Ишь нежный! Какой ремень-то? Желтый, на бляхе веточки?

— Малость ободран у застежки? — в тон ему подхватил кряжистый в опорках.

— Откуда вы знаете? Он у вас?

— Что ты, красотка! Просто видали у тебя на пузе.

И, посмеиваясь, босяки ушли.

Прелые носки плохо грели ноги. Каменные, в закрутевшей грязи, плиты перрона леденили мои подошвы, я не мог вынуть руки из карманов, устал надувать живот. Чтобы немного передохнуть, присел на скамейку. Меня поманила румяная крестьянка в поневе и новеньких лаптях, с котомкой за плечами.

— Они тебя обобрали, — негромко боязливо сказала она. — Они, эти двое. Молодой все тут ботинки ходил продавал. Спрашивай с них. Може, еще не припоздал.

Сердце мое взволнованно забилось. Я побежал за босяками, но наступил сам себе на штанину и хлестко растянулся на перроне. В животе болезненно екнуло. Пока я вставал, подбирал сползшие штаны, старался на все стороны улыбаться пассажирам и делал вид, что со мной ничего особенного не произошло, золоторотцы словно куда провалились. Как тут их искать, когда нельзя быстро ходить, да вдобавок невыносимо саднит ободранная коленка?

Подошел почтовый на Москву и вновь отошел; молодцеватый агент ТОГПУ в фуражке набекрень, лузгая семечки, скрылся в дежурке. Босяки все не показывались. На холодное, угасающее небо выплыла туча, похожая на огромную щуку с пухлым серебристо-перламутровым брюшком, в затхлом вокзальчике потемнело; к щекам противно липли осенние мухи. Дождь миновал станцию, лишь было видно, как вдруг отодвинулся, исчез ближний осиновый перелесок и тусклые дымные струи пробежали дальше в поле, к Ряжску. Покрепче придерживая руками штаны, я вышел в скверик и тут под березой неожиданно увидел своих знакомых. Смачно чавкая, они ели холодную печенку. Рожи были красные, в пожухлой траве валялась пустая полубутылка. Я проглотил голодную слюну и стал клянчить вещи.