Зоя Журавлёва - Ожидание

А ловить всё равно не буду. Пусть на свободе живёт. Такая хорошенькая! Глаза как капельки. Булке же ничего не сделалось, что наша мышка на ней посидела немножко. А бабушка уже моет кастрюлю с мылом. Весь хлеб выбросила. И ещё морщится…

Так что нам тоже ничего такого не будет. Просто, если тихий час уже кончился, бабушка будет ждать. Думать: где же её любимые внуки? Без них на даче скучно.

Мы к своей даче уже подходим.

Дымок над трубой стоит как нарисованный. Окна блестят, и между ними вьётся по стенкам вьюнок. У него цветы розовые. Подсолнух вырос перед крыльцом; вот уже не на месте, теперь его обходи. И над подсолнухом тарахтит толстый шмель. Примеривается сесть. На ступеньках воробьи из-за крошек дерутся. Молча. Один растопырился и другого носом толкает. Все крошки хочет себе забрать. Какой!

Ардальон на грядке лежит и нежится. Усы у него дрожат — так нежится. Бабушка сидит рядом на корточках и морковку полет. Вообще-то прореживает. Этой морковки столько! Вылезла без толку и теперь друг дружке мешает.

Всеволод сразу подскочил и морковку — хвать!

А бабушка хвать у него! И мытую ему всунула. Всеволод даже не успел рассердиться. Уже грызёт чистую.

— Ну, отдохнули? — смеётся бабушка. — Ну молодцы!

— Мы так хорошо отдохнули, — рассказывают Андрюша с Серёжей. — Кролика в море мыли!

— Кролика? — удивилась бабушка. — Вот это вы зря.

— Нет, не зря, — объясняю я, — он был ужасно грязный. А мы его досуха вытерли. Полотенцем!

— Тогда, конечно, — говорит бабушка. — Может, обойдётся…

Потом спохватилась:

— А кто вас на море пускал?

— Никто, — говорю я. — Но ведь у кого спросишься, если тихий час? Мы хотели спроситься!

Мы все на корточках сидим. Хрустим морковкой. Мы её прореживаем. Так дружно! У Андрюши особенно здорово получается, бабушка считает. И у Серёжи. Но особенно у меня, прямо прекрасно. Только подряд морковку дёргать не надо. Некоторую всё же лучше пока на грядке оставить. А то мы как-то её чересчур прореживаем. В другой раз нечего будет делать. Особенно Всеволод бесстрашно эту морковку прореживает. Двумя руками в грядку вцепился.

— Плешь будет! — смеётся бабушка. И за руки Всеволода хватает.

— Не будет, — сердится Всеволод. — Я ещё маленький!

— А тихий час уже кончился? — говорю я.

— Не знаю. Они же днём отдыхать не умеют. Разве теперь подымешь?

Тут дверь открылась, и дядя Гена на крыльцо вышел. Щурится. На нём волосы дыбом стоят и одна нога босиком. А вторая в дедушкином ботинке.

— Доброе утро! — смеётся бабушка. — Уж автобус скоро!

— Ммм… — говорит дядя Гена.

Всеволод от бабушки вырвался, как заорёт:

— Папа! Папа!

Обрадовался. Будто он дядю Гену сто лет не видел и уж прямо никак тут увидеть не ожидал. На даче. Глупый ещё!

И Андрюша кричит:

— Папа! Папа!

— Папа! — кричит Серёжа. И на дяде Гене повис.

И даже мой большой брат Алёша тоже кричит:

— Папа! — и на крыльцо прыгнул.

Вдруг я слышу, как я кричу:

— Папа! Папа!

Ещё подумала: чего это я кричу? Папа мой на зимовке. Всё зимует, даже летом. У него такая работа, ничего не поделаешь. Я уж ею и забыла в лицо — какой папа? Говорю маме: «Я ведь папу даже в лицо забыла. Когда приедет, ты мне покажешь? А то ведь я не узнаю!» Мама говорит: «Покажу, не волнуйся. Он на дедушку похож». Мы все похожи на дедушку, у нас такая порода.

Думаю: чего ж я кричу? Но сама кричу.

Андрюша дядю Гену за ногу схватил и теперь мне кричит:

— Это мой папа, а не твой!

И Серёжа говорит:

— Мой, а не твой!

И Всеволод лезет на крыльцо, пыхтит:

— Мой папа! Мой!

Вдруг дядя Гена всех с себя скинул и говорит:

— «Мой, мой»! Заладили, попугаи. Почему только ваш?

Я тоже могу его «папа» звать. Пока. И всегда, если мне нравится. Дяде Гене это только приятно. Ему, в конце концов, всё равно, сколько нас: где четыре, там и пять.

И дядя Владик стоит в дверях.

— Меня тоже можно, — говорит. — Что я Саньке — чужой?

— Ишь ты, — сказала бабушка. — Разлетелись!

Подошла и встала рядом со мной.

Уже сердится:

— Развели разговор! Сколько их сразу, прямо не знаешь, кого и выбрать. А у человека свои родители есть. Вон мама завтра приедет. Может, сегодня…

— Она телеграмму прислала? — говорю я.

— И так знаю, без телеграммы, — сердится бабушка. — Ну, послезавтра. Через два дня. Вот-вот.

— А папа когда? — говорю я.

— Никуда не денется, — говорит бабушка. — Жив-здоров — и ладно.

Но так и не сказала когда. В прошлом году, когда я маленькая была, я часто спрашивала. Приставала к бабушке — когда, когда. Глупая была! Теперь не спрашиваю. Взрослые, если они не хотят, всё равно не скажут. Даже бабушка, я уже поняла.