Семен Бытовой - Река твоих отцов

— До Уськи ехал, а теперь вдруг нельзя? — удивился Еменка, сдвинув на затылок шапку-ушанку.

— Поезд помощи нашей просит: он пить хочет… — серьезно сказал Тихон.

Эти слова вызвали веселый смех. Послышались голоса:

— Зачем вода ему?

— Чем он пить будет?

— Что он, сохатый или медведь?

— А сколько воды надо ему?

— Две чумашки хватит?

Через полчаса на реке вспыхнули костры. Когда была выдолблена прорубь, оказалось, что до воды не дотянуться и просто ее не зачерпнешь. Тогда пустили в ход ремни.

— Становись, друзья, в две цепочки! — скомандовал Сидоров и опустил ведро в прорубь. Зачерпнув воду, он передал ведро Тиктамунке, тот — Матрене Хутунке, та — Валентине Федоровне, учительница — Василию Акунке. Так и пошло ведро по цепочке из рук в руки. Следом пошла берестяная чумашка, за ней другое ведро, снова чумашка… А вторая цепочка возвращала на реку пустые чумашки и ведра.

Над заснеженной тайгой медленно догорал закат. Вершины деревьев, долго стоявшие в алой изморози, вдруг погасли. Из-за сопок над потемневшим лесом показалась луна.

— Много, однако, пьет! — заметил старый Мулинка, подавая ведро доктору Шараку.

— Пускай пьет, был бы только здоровый! — пошутил доктор.

В работе время шло быстро. Луна уже успела подняться над долиной. Туманное облачко, скрывавшее ее вначале, рассеялось, и теперь, круглая, полная, она спокойно лила свой белый свет на Тумнин.

К десяти часам вечера на паровоз было подано более тысячи ведер воды.

— Хватит, пожалуй! — крикнул машинист.

Начальник поезда хлопотливо забегал вдоль вагонов, отдавая какие-то распоряжения. Затем пошептался с машинистом.

— Кому нужно в Совгавань ехать, — пожалуйста, садитесь! — предложил начальник.

— В Совгавань не надо, а вот детишек прокатить надо! — сказала Матрена.

Ребята уже успели забраться в вагон. Потом не спеша сели пожилые люди и даже старики со старухами. Медленно, затем все быстрее задвигал паровоз стальными рычагами и, обогнув Северную сопку, набрал скорость.

Через час поезд задним ходом вернулся из Монгохты в Уську. Постоял минут пять, пока пассажиры сошли, и на всех парах помчался по своему маршруту.

— Пэдэм нэйво! — закричали ему вслед. — Спасибо! Бабушка Адьян, которая тоже была в числе первых пассажиров, подошла к Валентине Федоровне, не скрывая своего восторга.

— Такое счастье поезд, что сказать не могу!

Она взяла под руку ожидавшую ее столетнюю Анну Васильевну и повела в дом для престарелых.

— Жаль, плохо вижу я, — вздохнула Анна Васильевна. — Большой праздник этот поезд!

— Такого в Уське еще не было! — одобрительно закивала Адьян. — А ты, мамача, не горюй, что плохо видишь. Теперь в большой город съездить можно, там глаза твои быстро вылечат.

На лице самой старой орочки весело задвигались морщины.

В доме, где жили на покое престарелые орочи, в эту ночь никто не спал. Сидели на полу на меховых подстилках, курили и вспоминали свою прошлую кочевую жизнь. В этом просторном доме, который содержится за счет государства, находились не только старейшины орочских родов, как Анна Васильевна Акунка. Главным образом здесь обитали совершенно одинокие люди, единственные представители когда-то больших родовых стойбищ. Такими были бабушка Адьян, старый Быхинька, хромой, ходивший на костылях.

Они говорили о первом поезде, как о каком-то великом, сверхъестественном чуде, жалели о прошедшей жизни, делились мыслями о настоящем и не боялись заглядывать в будущее.

…Много зим тому назад была и у бабушки Адьян семья. Муж погиб на охоте. Дети один за другим умирали маленькими. Оставшуюся в живых единственную дочь купил в жены охотник из рода Голунка. Но не прошло и двух лет, как этот род весь вымер от оспы.

Адьян в ту роковую весну гостила у дальних родичей. А вернувшись к дочери в начале лета, она уже не застала стойбища Голунка. Там начисто сожгли все юрты, чтобы худая болезнь не перекинулась к соседям…

С тех пор Адьян жила у разных людей. Нянчила детишек и получала за это кров и пищу. Когда орочи начали селиться в Уське, переехала туда и Адьян. Первое время по-прежнему ютилась у чужих, а когда построили дом для «безродных», попросилась туда.

— Спасибо, дожила до хороших дней, — посасывая морщинистыми губами трубку, сказала она. — Буду еще жива, в город поеду. Много денег не надо, чтобы в город поехать. Шкурку выделаю, тапочки сошью, продам и соберу деньги на билет…

— Я, однако, тоже в город поеду, — сказал Быхинька. — Доктор говорил, в городе вместо костылей ногу приделать можно. На костылях стало худо. Зимой, когда снегу навалит, трудно пройти.