Инна Манахова - Двенадцать зрителей [сборник]

Как-то я подкараулил Машу в библиотеке и украдкой сделал на смартфон несколько десятков неудачных снимков ее лица, которые потом удалил, оставив себе всего лишь один на память. На этой фотографии Маша, пойманная в профиль, казалась едва узнаваемой в золотом и оранжевом сиянии света из окна, и, разглядывая ее смутный образ, безвозвратно растворяющийся в солнечных лучах, я думал не о ней, а о бабьем лете с торжественно и грустно опадающими рыжими листьями и паутиной, поблескивающей на солнце.

Я все-таки убедил Павла повторно посмотреть Машу, и в один прекрасный день буквально силком притащил ее на нашу репетицию. По дороге в актовый зал она подрагивала, будто вспугнутый жеребенок, а ее влажная ладонь в моей руке казалась какой-то особенно мягкой и безвольной. Паша разглядывал ее с живым любопытством и задумчивостью барана, обнаружившего новые ворота, – он явно не знал, что ему делать с таким богатым, а главное, «колоритным» материалом. Поставив ее в команду и оставшись недовольным увиденным, он решил посмотреть ее в каком-нибудь хореографическом образе на фоне остальных девчонок.

– Будешь камнем! – заявил он растерянной Машке и ушел в буфет запивать свое сомнение лимонадом, прихватив заодно Шурика, Тима и меня, чтобы «не мешали девочкам работать над созданием образа».

В буфете мы с Павлом едва ли обменялись десятком слов. Шурик и Тим тоже помалкивали: они по-своему любили Машку и сейчас искренне за нее переживали. Признаться, я сомневался, что Маша справится с заданием без посторонней помощи, но не подавал виду и изо всех сил ломал комедию, играя беззаботного дурачка, которому безразлична собственная протеже. По возвращении в зал выяснилось, что Маша еще не подобрала музыку к своему танцу в образе камня, и это был тревожный знак. Играть равнодушие мне становилось все труднее – я даже взмок от напряжения и немного успокоился лишь тогда, когда на сцену вышла Даня. Она танцевала, как всегда, великолепно. Паша, еще не привыкший к ее красоте и одаренности, даже воскликнул «браво!» под конец ее блестящей импровизации, а я, как обычно, подумал: «Моя Даня – лучшая», – и самодовольно улыбнулся. Даню сменила Настя, и я в очередной раз поразился потрясающему умению этой девочки мгновенно перевоплощаться в танце из ощипанного страусенка в богиню. Как все-таки мало значит человеческая внешность! А потом на сцену взобралась Машка…

Наверное, именно в тот момент я понял, что мы с ней каким-то образом связаны и отныне, – что бы она ни испытывала: боль, страх, отчаяние, – я обречен переживать те же чувства вместе с ней. Глядя на нее во все глаза, я вдруг остро ощутил ее неуверенность, будто это я, маленький и неумелый, неловко переминаюсь на слишком большой для меня сцене перед строгими судьями.

Как только зазвучала музыка, Маша заметно побледнела и закрыла глаза, и я зажмурился одновременно с ней, не в силах смотреть дальше. Время для меня застыло, музыка доносилась до моих ушей как сквозь вату, но неожиданно меня пробудил к сознанию странный глухой стук, за которым последовал оглушительный взрыв хохота всех присутствующих.

Я открыл глаза, вскочил на ноги и с сильно бьющимся сердцем осмотрелся: Маши на сцене уже не было. Не успел я удивиться, как увидел, что она, покрасневшая и взлохмаченная, торопливо поднимается с пола и стремглав бежит к дверям, а вся команда «Первого шага», включая Машиного брата Шурика и сдержанного Павла, провожает ее смехом и улюлюканьем. Впрочем, Даниэла не смеялась, а настороженно и серьезно вглядывалась в мое лицо, будто ждала от меня чего-то.

– Что случилось? – с болью в сердце спросил я, даже не пытаясь улыбнуться.

– Разве ты не видел? – изумился Тим, утирая набежавшие от хохота слезы. – Машка упала со сцены!

– И вы считаете, что это смешно?! – воскликнул я, обводя всю компанию гневным взглядом.

Они притихли и переглянулись. Даня по-прежнему не сводила холодных и внимательных глаз с моего лица.

– Мне это показалось комичным, – смущенно ответил Паша. – Кажется, она не слишком сильно ушиблась.

Я ничего не сказал и отвернулся, чувствуя, будто кто-то сильный и безжалостный крепко сжимает мое сердце железной рукой. Больше всего на свете мне хотелось рвануть в коридор и догнать Машу, но я понимал, что опоздал, а кроме того, не осмеливался столь явно выдавать себя. Поэтому я позволил себе лишь вздохнуть и, смущенно потирая нос, вновь уселся на свое место. Данин взыскующий взгляд тут же погас, ее лицо сделалось непроницаемым и пустым.