Валерий Клячин - Страшная тайна братьев Кораблевых

Но самое верное слово подобрал школьный сторож дед Степан, называвший этот водоем одновременно и заливом, и омутом – «за́мут». «Пойду на замуте посижу», – говорил и шел на него с удочкой, подолгу просиживал там в густых зарослях ивняка и возвращался с целым пакетом окуньков и плотвичек.

Вот и в этот вечер, когда Алёнка рассердилась на Сашку Кораблёва, назвала себя русалкой и убежала домой обиженная, дед Степан сидел на своем месте у замута. И не просто сидел, а время от времени, довольно покрякивая, вытаскивал из воды попадавшихся на его крючок серебристых рыбешек. Больше десяти окуней поймал к тому времени, как Алёнка выбралась из своего укрытия и начала разговор с Сашкой, и три штуки клюнули и заглотали крючок во время их недолгой беседы. Но вот когда стали разговаривать друг с другом братья, ни одной рыбки не поймал дед Степан, и хотя он был не очень-то чутким на ухо, но весь их разговор слышал. А если слышал, то как бы и записал его на диктофон, потому что память на подслушанные разговоры у него была отменная.

Степан Васильевич Тихонов всю жизнь был связан со школой. Еще в старой деревянной школе, стоявшей на том месте, где сейчас сельский парк с памятником героям войны, он работал сторожем. Почти никто уже и не помнил, кем он был раньше, когда пришел с той войны, – может быть, учителем или даже директором. Только тетя Женя Кораблёва все о нем знала, потому что он был ее отцом, а значит, и дедом братьев Кораблёвых. Но вот ведь какая беда: ни братья деда Степана дедом не называли, ни тетя Женя – отцом.

Между тем архаровские старики помнили, что разлад у деда Степана с дочерью случился в то время, когда она была еще молодой девушкой и заканчивала школу. Мать ее умерла от какой-то неизлечимой болезни, и Женю воспитывал отец, который, как говорится, души в ней не чаял. То есть любил ее и баловал как мог. Время было советское, и жизнь в селе шла размеренным шагом: колхоз строил новые дома для молодых семей, засеивал не только поля, но и всякую лесную полянку хлебом, держал три сотни коров на трех больших фермах… Работы всем хватало, и дед Степан работал, не жалея себя, ради своей Женечки и в поле, и в школе.

Он мечтал, чтобы дочь закончила десятый класс, поступила в сельскохозяйственный институт в городе, а потом вернулась бы в Архарово молодым специалистом, агрономом. Однако она его не послушалась: влюбилась в только что вернувшегося в село из армии Петьку Кораблёва и, не спросив разрешения у отца, ушла жить к нему, что в то время считалось большим позором. Конечно, ни в какой институт Женя поступать не стала, а скоро родила мальчика – Федьку. Вот тут-то дед Степан и перестал с ней знаться, зажил бирюком, какое-то время даже выпивать начал, так что его чуть было не выгнали из колхоза, но потом пить бросил и продолжал работать в школе сторожем.

Впрочем, он не только сторожил: в старой школе был он еще и истопником, успевая по утрам, до первого звонка, разогреть печки в каждом классе. Новая школа отапливалась из угольной котельной, и дед Степан к тому времени уже не имел сил таскать в нее уголь, однако считался старшим над кочегарами и нередко – когда кто-то из них прогуливал – все же поддерживал огонь в котлах. Но это зимой. Летом он строго следил за тем, чтобы в кочегарку не лазили ушлые мальчишки, а уголь не растаскивали по дворам жители ближайших к школе домов.

Ружья у него не было, но он сам по себе казался страшнее всякого ружья: достаточно было взглянуть на его бороду. Отец Максим, служивший в сельской церкви, тоже был бородатым, но его длинная густая борода росла, как ей и положено расти, вниз, опускаясь все ближе и ближе к животу. А у деда Степана не так: у него клочки седых волос торчали в разные стороны, как у лешего, так что и глаз иногда не было видно. Наверно, поэтому кто-то однажды назвал его Вием, и школьникам это прозвище очень понравилось. Так его и дразнили, на что он нисколько не обижался, потому что вся его обида досталась дочери Женьке, которую Бог наказал очень даже сурово: после Федора у них с Петром больше десяти лет не было детей…

И вот теперь этот Вий, то есть дед Степан, сидел с удочкой в кустах у замута, и слышал все, о чем говорили между собой братья Кораблёвы.

– Тут вроде Алёнка была? – спросил Колька, причаливая к берегу и подавая спрыгнувшему с обрыва брату лодочную цепь.

– Была… – отвечал Сашка. – Любопытная. Везде свой нос сует…

– Ты что, прогнал ее?

– Я не прогонял. Обиделась, когда я ее бабой назвал. «Я, – говорит, – не баба, а русалка». И побежала домой.