Т.Поликарпова - Две березы на холме

Когда я вбежала в дежурку, одним духом перелетев скрипучие сени, они уже все трое хохотали.

- Что, часовой? - заливалась Вера. - Враг-то не дремлет!

- Ты бы сама походила там, за школой! - начала я защищаться. - Знаешь, как снег трещит-шумит! Ничего больше не слышишь.

- Да уж! Хрустела ты там знатно! Я думал: да кто ж это? Теленок чей, что ли, остался да бродит? - рассказывал Степка. - А то еще собака! Я прямиком - шасть в двери! Девчонки голоса лишились со страху! Глядят на меня и ничего сказать не могут.

- Да-а, самому бы тебе! - всхлипывает Зульфия сквозь смех. - У нас часовой поставлен у ворот, а тут - топот, стук, человек ворвался!

- Запросто можно штаб немецкий захватить, если один часовой! - вдруг важно заявил Степан. - Прям тепленькими взять!

- Умный какой! Штаб - он тебе не сам по себе стоит! Рядом и казармы! Части стоят, солдат полно…- Это Вера Степана охлаждает.

- А то без тебя не знаю! - Степка прямо возмущен. - Я толкую про такой случай, как сегодня. Или - разведка. «Языка» нужно уволочь. Я про то, что одного часового на такой большой дом мало! Поняла?

Степка даже запыхался от возмущения, что Вера его в непонятливости заподозрила.

- Нашему бы теляти да волка съести! - не унималась Вера подзадоривать Степку, а он вдруг сам рассмеялся:

- И право: уж я тут и штаб захватил с тремя енералами! Один важнейше другого! Один другого больше!

А между тем печка все раскалялась. Не хотелось сидеть во тьме, и только начинал рассыпаться жар, теряя пламя, как новые полешки летели в топку и быстро занимались среди раскаленных россыпей золотых и алых угольев.

У самого края топки Степан нагреб кучку золы, смешанной с мелкими зернами жара, затолкал под золу штук семь картошек.

- Степ! А зачем ты пришел к нам? Ты ведь уже дежурил, - спросила я, глядя на его длинные темные пальцы, неловко, боязливо, короткими движениями подталкивающие картофелины поближе к жару - руки обжигало даже и на расстоянии от топки.

- Да так. Дома скучно. Дай-ка, думаю, попроведаю своих…

И я думала, что ведь правда, Степа, живущий на другом, чем мы, конце села, после уроков, наверное, совсем один. Раза два он приходил на карусель. А больше и не был. Мы и не звали.

- А ты приходи к нам когда после уроков, а?

- Не знаю… Может, когда и приду, - неопределенно, стеснительно ответил Степка. И добавил, усмехнувшись: - Опасаюсь! У вас там свои ухажеры, еще прибьют!

- Ты что! - закричали мы с Зульфией в один голос. - Как не стыдно тебе-то!

- Или ты не видишь, мы с ними и знаться не хотим! - гневно, слишком гневно заявила я. Сама почувствовала: слишком!

Но ребята не обратили внимания, и Вера нас поддержала:

- От таких ухажеров бегом побежишь! Двоечники. Только и знают кривляться.

И с покаянием в душе почувствовала я, насколько Вера правильней меня. Уж она бы не стала огорчаться, что один из «ухажеров»-двоечников стал пропадать в седьмом классе. Действительно, что в нем? Правильно она сказала - одно кривлянье. Правда, сегодня дров нам напилили и накололи. Да вот не пришли, как Степа…

Я встряхнула головой, чуть вслух не сказав: «И слава богу, что не пришли!» А Степа, будто продолжая мои мысли, и говорит:

- И того, правда, опасался, как бы к вам не пожаловали. Разговоров много было у нас на «Камчатке», пугать вас собирались.

- Ага-а! - злорадно протянула Зульфия. - А ты - ухажеры!

Мы стали просить Степу, чтоб он рассказал, как собирались они нас пугать. Но он отмахнулся:

- А! Ерунда! Стучать да мяукать страшными голосами. Тыкву хотели достать, да ни у кого нет тыквы-то…

Посмеялись мы. Теперь нам никакие пугальщики не страшны.

А картошка оказалась на диво вкусной! Будто с маслом, сдобная.

Но, как водится, после еды потянуло нас в сон. Вялыми голосами рассказали мы Вере и Степе, какую сочинили постановку с пением и танцами про Шамиля. Но как Степка ни просил, плясать не стали.

Казалось, от жары темнота в комнате стала гуще. Рассеянная светом огня перед самой печью, она густела под высоким потолком, наплывала из всех углов, из-под столов, составленных нами еще засветло. Мне казалось, что от этой темноты отделяются крупные теплые хлопья, мохнатые, щекотные, и оседают на ресницах. И веки тяжелеют - не поднять. Зульфия, сидя рядом со мной на полешках, прислонила к моему плечу голову, и я чувствовала, как изредка она вздрагивала всем телом. Так бывает, когда засыпаешь. И тишина, как и темнота, стала глуше, глубже. Все замерло, остановилось. Время стало черного цвета, как непроглядная темь. Черное время велело нам забыться, уйти, ничего не видеть, ничего не чувствовать.