Екатерина Мурашова - Класс коррекции

— Семь месяцев, идиот! — рявкнула Маринка. — Какие ясли?! С полутора лет берут, да и то не во все.

— Можно в дом ребенка, — сказал Ванька. — Только жалко. Там дюже плохо.

— Витька с Митькой никому отдавать не хотят, — сообщила Маринка. — Думают, маманька вернется. Она ж раньше-то возвращалась…

На последней перемене ко мне «прихилял» Юра на своих сложных костылях (он сам так свою походку называет: «хилять на полусогнутых») и жалобно попросил:

— Антон, объясни про Милку. Я не понял — как так?

— А вот так! — зло ответил я. Потом успокоился и объяснил.

Вообще-то тетя Нина, Митьки, Милки и остальных мать, — женщина неплохая и очень добрая. Она им иногда и книжки читает, и стирает, и даже елку новогоднюю делает. А иногда — ее как выключает кто. Лежит и не делает ничего. Может, это болезнь какая, а может, у нее просто сил мало — не знаю. Она ведь не пьет, не курит и наркотики не любит очень. И гулящей ее тоже не назовешь. А детей у нее так много, потому… В общем, потому что она очень добрая и отказывать никому не умеет. Но и делать с этими детьми тоже ничего не делает. Как Митькиного отца посадили, так и живет… непонятно как. Иногда уходит куда-то. Потом возвращается. Вот и теперь.

На следующий день Мишаня принес и отдал Митьке кенгурушник, в котором младенцев носить, у него от младшей сестры остался. А Пантелей пришел в школу с огромным рюкзаком. Его даже внизу охранник пускать не хотел. Потом посмотрел, что не бомба, и пустил. В рюкзаке лежало детское питание в коробочках и баночках. Мы думали, что он его тоже Митьке отдаст, но Пантелей Митьке не доверяет. После математики он ему сказал: «Веди!» — и Митька повел.

После выходных Витька пришла в школу, зато Ленка исчезла. Я понял, что девчонки установили дежурство, чтобы Витька могла как-то учиться. Хотел предложить свои услуги, но не решился. Потому что я вряд ли с семимесячным младенцем справлюсь. Боюсь я их и не люблю. Где-то до двух лет. Потом — ничего. А когда совсем маленькие — они страшные. Лежат такие личинки толстенькие или ковыляют на кривых ножках, бормочут что-то на своем колдовском языке… Головы большие, ручки маленькие, загребущие, главное слово — «дай!» Страшные…

В среду новый учитель географии сказал:

— А знаете что, ребята? Давайте в субботу съездим с вами за город, на экскурсию. Посмотрим горные породы и минералы, характерные для нашей области. Вот хоть в Саблино. Там есть очень интересные обнажения с окаменелостями.

— Как это — «обнажения с окаменелостями»? — тут же заинтересовался Таракан, делая неприличные жесты. Все, кто понял намек, громко захихикали. Остальные захихикали просто так.

Бедный географ! Нашел, кому предложить. Наверное, ему из всех параллелей дали только «дэшек» и «ешек». Вот он и выбрал наименьшее зло — нас.

— Вы знаете, Сергей Анатольевич, нас ведь на экскурсии не берут, — серьезно сказала Маринка.

— Почему?

— Потому что мы себя плохо ведем, — тоном девчонки-ябеды проблеял Игорь Овсянников.

— Но, может, ничего? Не так уж плохо? — спросил учитель, и мне опять стало его жалко. — Есть же и в вашем классе ребята, которые хотят что-то знать. Крылова? Антонов? Стефания?

Тут уж все заржали просто в голос, а Таракан сзади стукнул Стешу по плечу и крикнул ей прямо в ухо:

— Стешка! Хочешь обнажения смотреть?

Стеша медленно обернулась, осветила Таракана взглядом своих лазоревых глаз, подумала и ответила:

— Хочу.

В субботу мы не поехали на экскурсию. Я, Ванька и Игорь Овсянников ходили к Таракану в больницу. Накануне его папаша напился и бросился на мать с кухонным ножом. Таракан вступился за мать и укусил отца за руку. Нож тот выронил, но Таракану досталось не слабо.

Он лежал в общей большой палате и казался каким-то очень маленьким. Мать сидела рядом на облезлой табуретке и тихо плакала.

Таракан, синий с желтым, ее очень стеснялся и гнал домой, но нам она, по-честному, совершенно не мешала. Казалось, она может сидеть здесь и плакать вечно. Как какая-нибудь статуя с фонтаном. Кому она мешает?

Ванька достал из-за пазухи и отдал Таракану три яблока, а я — шоколадку. Игорь Овсянников принес потрепанный эротический журнал.

Таракан злобился и скалил мелкие зубы.

— В суд можно подать, — сказал я.

— Она не согласится, — Таракан кивнул на плачущую мать, как на неодушевленный предмет. — Пока он ее вообще не прибьет. Или меня. Тогда его посадят.

Юрка все эти дни вел себя так, словно мы с ним были едва знакомы. Я тоже в гости не напрашивался.