Магдалина Сизова - История одной девочки

Все образы, все роли стали теперь для Гали живыми существами, и танец стал выразителем внутреннего характера этих образов.

Но самым замечательным и самым важным было то, что Галя начинала теперь сознавать и чувствовать свою собственную художественную личность.

Как-то зимним вечером они шли втроём пешком с концерта, направляясь ужинать к Терновым, у которых в эти часы сходились обычно наиболее близкие друзья после спектаклей.

Над застывшим пустынным каналом только что носилась вьюга, и теперь, когда она улеглась, пушистый чистейший снег точно белой пеной покрыл чугунные перила моста и каждый выступ каменных громад Ленинграда, подчёркивая их величавые линии.

Сюда не доносились звонки трамваев, и в этой тишине безлюдного позднего часа Галя ещё слышала только что отзвучавшую музыку, повторенную памятью. Они остановились на минуту над тихим каналом, и Галя сказала:

— Музыка передаёт все чувства и все состояния человеческой души. Она может радовать и потрясать, она может вызывать и слёзы и восторг. Почему же нельзя передать этого в движении? Это тоже большое искусство, не правда ли?

— Правда, — ответил ей Николай Сергеевич, — но такое искусство достигается очень немногими — единицами.

Екатерина Ивановна обняла Галю за плечи и, стряхивая снег с её меховой шубки, добавила:

— Вы это можете, Галюша, и в этом ваше отличие от других мастеров вашего искусства, хотя у нас были и есть замечательные, первоклассные балерины.

— Моё отличие? — переспросила Галя, глядя, как мягко поблескивают снежинки, кружась около фонарей.

— Ну да, в том, что вы можете давать образы, полные радости, и трогательные, полные глубокого лиризма.

— Но это ещё не всё, что вы можете, — закончил Николай Сергеевич. — Я с полной уверенностью говорю вам, что вы сможете передать и глубокий трагизм и что в вашей палитре имеются краски шекспировских трагедий.

Прошло немного времени, и это предсказание сбылось. Те, кто видел Галину Уланову в роли шекспировской Джульетты, не забудут этого образа.

Глубокой лирикой и какой-то неуловимой пушкинской прозрачностью полна её Мария из «Бахчисарайского фонтана».

В работе над этой ролью Уланова не только изучала структуру танца. В её Марии чувствуется пушкинский образ во всей его гамме — начиная от весёлой, праздничной мазурки польской панночки до тоски заброшенной на чужбину пленницы, до страха перед любовью, которую разделить она не может, и кончая незабываемым моментом её смерти.

Но ни в одной роли, ни в одном образе, созданном Улановой, не проявилось с такой силой всё богатство её актёрских возможностей, как в образе шекспировской Джульетты.

Он полон такой чистоты и такого трагизма, что эта безмолвная игра иногда говорит сердцу больше, нежели произнесённый актрисой монолог.

Из радостной девочки, пробегающей по сцене, не то играя, не то танцуя, Джульетта-Уланова вырастает в девушку, несущую свою любовь с предельной чистотой навстречу судьбе. И из девочки, прыгающей на колени к своей няньке, она превращается в женщину, сражённую горем и любовью, бесстрашно вонзающую нож в своё полудетское сердце.

Ночью, после спектакля, друзья собрались у балерины Улановой, чтобы отпраздновать окончание своей работы и успех этого исключительного балета. Когда было налито всем вино, Галю вызвали в переднюю. Там стоял учитель самой скучной науки — преподаватель алгебры Дергач, стоял сконфуженный, прижимая к себе футляр со своей любимой скрипкой. Он быстро подошёл к Гале и, путаясь в словах и волнуясь гораздо больше, чем волновался он, объясняя никому не понятные логарифмы, сказал, протягивая ей скрипку:

— Вот, возьмите… то есть, я хотел сказать… это вам. Потому что это мой любимый футляр… то есть моя любимая вещь… Ввиду того, что…

Он остановился и вдруг совсем просто и тихо закончил:

— Вот, Галенька. Видел я вас сегодня — и прямо из театра побежал домой, чтобы взять свою скрипку и принести её вам. Потому что лучше этой скрипки у меня ничего нет. А вы, Галюша, вы — необыкновенная танцовщица и необыкновенная актриса! Вот и всё.

Он повернулся, чтобы уйти.