Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

Нелегко сидеть в кустах, когда Спирькина изба — вот она, рядом. Можно проскочить — никто не заметит. Удерживало одно — вдруг у Гусевых кто чужой есть!

Терпение совсем покидало Артемку, когда неожиданно увидел Спирьку. Тот лениво бродил по двору, не зная, наверно, чем заняться, медленно поскреб затылок, побрел к калитке, на улицу. Артемка заерзал от досады: не мог глянуть на реку!

Хлопнула калитка. Артемка живо вскочил, обрадовался. «Ага, вернулся! Видать, ребят на улице нет». Спирька помыкался, помыкался по двору и пошел, к Артемкиной радости, в огород. Остановился, вырвал морковку, вытер о штаны и стал громко хрупать.

— Спирька! — тихо позвал Артемка, выставив голову из кустов. Не слышит. Громче: — Спирька!

Но тот, как козел, с хрустом разжевывал морковь и — никакого внимания. Тогда Артемка схватил кусок глины, запустил в Спирьку и угодил прямо по спине. Спирька ойкнул, выронил морковку, испуганно заоглядывался. Тут-то его глаза и натолкнулись на голову в старом картузе. Артемка не успел даже поманить Спирьку рукой, как тот, взвизгнув, бросился из огорода.

— Стой! Куда? — приглушенно закричал Артемка.— Спирька!

Спирька остановился, дико оглядел кусты, снова увидел картуз и подзывающую руку.

— Да иди же ты сюда!

Наконец Спирька узнал Артемку, кинулся прямо по грядкам:

— Артеха, ты?!

— Я, я...— И совсем как Костя: — Тише, не люблю шума.

Спирька шмыгнул под ветвь, сел и будто застыл: смотрит на Артемку не мигая.

— Ну, чего уставился?

— Чудно! Как из-под земли ты выскочил. Я попервось испужался, думал — вор. Аж ноги дрожат... Откель?

— Издалека, Спирька. Вот о маме да бабушке узнать забежал... Как они?

— Бабушка жива-здорова. А мать в каталажке все.— И тут же: — Как ты солдата застрелил? Где револьвер взял? Куда убег? Ведь искали везде, а ты как в воду канул.

Пришлось Артемке рассказывать. Не все, конечно, а так, чтобы только отвязаться. Знал: поведай ему какую ни есть тайну — выболтает.

— А у вас тут как дела?

Спирька вздохнул:

— Без тятьки худо. Я рыбалю. Щуку надысь агромадную выудил. С пуд будет! Вот те крест. Даже Гнутый позавидовал. А бабки свои у Мотьки я отыграл. Ух и злился! А Гришаня-то Филимонов — не узнать! Руку с веревки снял, уехал было в Камень, а теперь вернулся с солдатами. Все на конях. Голубыми уланами кличут их. Злые — ужас. Так и норовят шашкой хрястнуть. Теперь у нас скушно. На гулянье никто не ходит. У Серьги на той неделе мать померла. А Драный все с беляками якшается. С Мотькой дружит. Катает на тележке да игры разные придумывает. Я с Пашкой Суховерховым теперь в друзьях. Вместе рыбалим. У меня знаешь какие крючки? Всамделишные. Недавно в тятькином сундучке нашел. Прямо без червя рыба глотает.

— Сладкие они, что ли?

— Зачем сладкие! — горячо воскликнул Спирька, но, увидев усмешку, сник: — Не веришь, да?

Слушает Артемка Спирькины новости — и совсем равнодушен. И бабки, которые Спирька выиграл у Мотьки, и всамделишные крючки, и Пронька — все это теперь мало интересует. Почти одногодки они со Спирькой, но кажется Артемке, что он намного старшего своего дружка. Смешно и даже почему-то жалко Спирьку.

— Ты матери-то помогаешь?

Спирька шмыгнул носом:

— А что ей помогать? Хозяйства-то нет. Дров, бывает, поколю, воды принесу... Думаю вот голубей завесть. Ох и знатные голуби! Вертячие. Взовьются в небо, а потом оттуль кубырем. Аж дух захватывает. Только денег нет... Мотька купил. Три пары. Гоняет их сейчас целыми днями...

Артемка нетерпеливо перебил Спирьку:

— Ладно об этом. Мне бы с бабушкой свидеться. У вас дома чужих нет?

— Откуда они?..

— Если я к вам зайду, мать не заругает?

Спирька нерешительно пожал плечами:

— Хто ее знает...

— Иди спроси. Махнешь рукой... Только гляди, Спирька, больше никому ни слова, что я здесь.

— Не дурак, чай! — И побежал к избе, а через минуту уже махал руками, как ветряная мельница крыльями.

Артемка вздохнул облегченно, осмотрелся и быстро перебрался во двор, вскочил в сени. Сказал отрывисто Спирьке:

— Сходи за бабушкой.

Она прибежала, смятенная радостью. Ни о чем не спрашивала, бросилась к Артемке, обняла и, всхлипывая, целовала в лоб, в щеки, в глаза...

— Голубенок мой, родименькой мой. Пришел!.. Голубенок... Темушка...

Бабушка так жалобно причитала, так ласково и нежно гладила Артемкины космы, что тетка Гусева прослезилась, произнесла горько:

— Где-то мой Иван... Господи, хоть бы глазком поглядеть на ево. Жив ли? Здоров ли?..