— Знаешь, — подтвердил Роман. — Если они, канальи, тебя не примут, мы опротестуем их решение перед… швейцарским послом. А теперь иди спать. Вечером я разбужу тебя.
И вот я опять на кровати, на той самой, на которой всего час назад стискивал себе ладонями виски. Меня еще не приняли. Очень возможно, что и не примут. Ведь вакантных мест только тридцать, а последний экзамен держали сорок два человека. Но отчаяния уже не было: надежда, хоть и маленькая, подняла мой дух. Даже физически я чувствовал себя бодрее.
А заснуть не мог! Куда там! Я закрывал глаза, но видел то зеленый стол с экзаменаторами, то рамку со списком принятых, вывешенную на парадной двери института.
Скрипнула дверь, послышались странные, будто танцующие шаги. Кто-то насвистывал арию из «Цыганского барона». Я приоткрыл глаза. В комнате стоял с чемоданом в руке парень в элегантном светлом костюме: глаза лазоревые, кожа лица нежно-розовая, как у девушки, копна светлых кудрявых волос. Заметив, что я не сплю, он сказал сочным контральто:
— Держу пари, что ты младший брат Виктора Мимоходенко, приехавший держать в институт и с треском провалившийся.
Я встревожился:
— Кто тебе сказал, что я провалился?
— Ремни твоего чемодана. Ишь как затянуты! Так в обратный путь, значит?
— Вероятно, так, — вздохнул я. — Человек ты прозорливый.
— Прозорливый, — подтвердил кудрявый. — А вот ты ни за что не узнаешь, что в моем чемодане. Чемодан-то каков, а? — Он ласково погладил атласный бок своего действительно великолепного чемодана.
Я сказал:
— В чемодане у тебя образцы подтяжек и галстуков, а сам ты — Аркадий Диссель.
— Ах, черт! — удивился он. — Как же ты узнал?
— Осенило, — ответил я.
— Э-э, да ты парень подходящий. Жалко, что уезжаешь. Не замолвить ли за тебя словечко перед директором?
— Разве это может иметь значение? — с сомнением покачал я головой.
— Вообще-то, конечно, никакого. Но… — Он вытащил из бокового кармана пиджака фотографию человека в военной форме, в орденах, с седоватыми большими усами. — Вот, вырезал из одного французского журнала, перефотографировал и собственной рукой написал: «Другу Аркадию от Петра».
— Но ведь это… сербский король… — ошеломленно сказал я.
— Вот именно. Там, где никакие уговоры закупить подтяжки не помогали, достаточно было показать этот портрет с дарственной надписью — и дело сразу выгорало. Может, и наш директор клюнет на Петра, а?
— Нет уж, не надо, — поспешил я отказаться от этой аферы. — Сегодня вечером вопрос решится сам собой, А занять по протекции место, которое по праву принадлежит другому, не могу.
— Вот как! При-инци-ипиальность? — иронически протянул он. — В этом мире с принципиальностями далеко, брат, не уедешь. Ну, да это твое дело. А я с дороги посплю.
Он разделся, сладко зевнул и через минуту уже мирно посапывал.
Сгустились сумерки, заглянули в окно с потемневшего далекого неба первые звезды, а Романа все нет и нет. Может быть, он уже знает решение педсовета и не идет потому, что не хочет быть вестником худого? Но, кажется, Роман не из таких. Как же быть? Томиться в ожидании или пойти одному, принять удар и этой же ночью уехать?
Как бы в ответ на мои невеселые мысли послышался скрип лестницы (наша комната была в верхнем этаже полутораэтажного дома), и, осторожно шагая, вошел Роман.
Увидев меня поникшим у окна, он сказал:
— Ты не спишь? А я медлил, не хотел тебя будить без нужды. Они все еще заседают.
— Заседают? — с проснувшейся надеждой переспросил я.
— С трех часов. А народ столпился у входа и томится в ожидании. Знаю я это состояние, сам пережил когда-то… — Он прислушался. — Кто это тут сопит? Аркадий, что ли? А, вернулся уже бродяга!.. Вот ему не понять тебя. Два года назад мы также томились у двери института, а он прилег там на скамью и заснул. Проснулся только на рассвете, когда мы уже давно узнали свою судьбу и разбрелись кто куда. Беспечный парень.
— А чего же волноваться? — послышалось с кровати. — Принимают по отметкам, а не по признаку: бодрствую я в ожидании или сплю. Как живешь, Роман? Много выдал на-гора? Все под землей копался? А я за это время половину России изъездил.
— Ты скользишь по поверхности, а я пытаюсь вглубь проникнуть. Оттого и суждения твои поверхностные.
— Черта там увидишь, в глубине. Крот тоже под землей роется.
— Крот — животное. Его хоть под облака подними, он дальше своего носа ничего не увидит.
Я с любопытством прислушивался к их пикировке. Даже на время забыл, что, может быть, в эту минуту в институте решается моя судьба.
Читать дальше