Юрий Нагибин - Маленькие рассказы о большой судьбе

— Дышали свежим воздухом, — уточнила Настя.

— Видали! — всплеснула руками Ксения Герасимовна, и седые волосы ее взметнулись дыбом от возмущения. — Воздухом они дышали, поганцы!.. — Она повернулась к Анне Тимофеевне, с укоризной поглядывавшей на сына. — Недовольна я вашим парнем, очень недовольна.

— Чего он еще натворил? — огорченно спросила Гагарина.

— Ведет себя кое-как…

В избу вошел Алексей Иванович и остановился у печи, чтобы не мешать разговору.

— …дерется, товарищей обижает.

— Сроду никого не обижал, — сумрачно проворчал Юра.

— Вспомни, что было после уроков…

— А зачем они с меня масло жмали? — ветрела Настя.

— Не «жмали», а жали, Жигалина, — по учительской привычке поправила Ксения Герасимовна и слегка покраснела. — Прости, Гагарин, я не знала, что ты заступался… Ладно, пошли домой, Настасья!

На столе появился кипящий самовар.

— Может, чайку попьете, Ксения Герасимовна? — предложила Гагарина. — С горячими пышечками.

— Спасибо, Анна Тимофеевна. Мне еще гору тетрадок проверять. Бывайте здоровы.

Учительница увела разочарованную Настю, но Юра успел — уже в сенях — вручить своей подруге кулечек с теплыми пышками…

…За самоваром Алексей Иванович, возбужденный известием о подвигах сына, предался героическим воспоминаниям.

— Гагарины завсегда отличались бойцовой породой! — заявил он, горделиво оглядывая семейное застолье.

— Ладно тебе, Аника-воин! — прикрикнула Анна Тимофеевна, не любившая подобных разговоров.

— Правду говорю. Батька мой Иван Гагара первый кулачный боец во всем уезде был.

— Сказал бы лучше — первый выпивоха и дебошир.

— И это верно. Он мог ведро принять, и ни в одном глазу. А ты злишься, что он ваших шахматовских завсегда колотил.

— Подумаешь, заслуга! В моей семье не дрались. Мы народ пролетарский, путиловской закваски.

Отец Анны Тимофеевны чуть не всю жизнь проработал на знаменитом Путиловском заводе и законно считался питерским пролетарием.

— И мясоедовских пластал, — не слушая, продолжал Алексей Иванович. — Никто против него устоять не мог.

— Папаня, а правда, он, поддамши, избу разваливал? — спросил старший Валентин.

— Не разваливал, а разбирал по бревнышку. И в тот же день обратно ставил. Золотые руки! Отменный мастер, герой, победитель!..

— Шатун, перекати-поле… — вставила Анна Тимофеевна, явно настроенная против героизации этого гагаринского предка.

Но дети, кроме несмышленыша Борьки, слушали отца с восторгом: светила им легендарная фигура основоположника рода.

— Все Гагарины волю любят, — веско сказал Алексей Иванович. — Я вон тоже побродил по белу свету…

— А чего хорошего? — перебила Анна Тимофеевна.

— Как чего? Людей поглядел, чужие города, места разные интересные, озера, реки. Человеку нельзя сиднем сидеть. Ему вся земля нужна…

— Размечтался!.. Шумел, колобродил Иван Гагара, а пропал не за грош.

— Убили?.. — охнула Зоя.

— Пьяный под поезд угодил.

— А все равно, он жить умел, радоваться умел. Великое это дело — радость любить, тогда ничего не страшно.

— Тут я с тобой согласная, что б ни случилось — держи хвост морковкой!.. — заключила Анна Тимофеевна.

Знали — они придут в Клушино этой ночью. Наши оставили село, забрав всю технику и боеприпасы, увезли раненых, взорвали два-три здания, так и не использовав подвалы, оборудованные под доты. Бои грохотали севернее и южнее села, немцы обтекали Клушино, и надо было уходить, чтобы не оказаться в мешке. Село стало ничьим: ни своим, ни чужим. К вечеру зарницы и глухой гром переместились на восток. Клушино осталось в тылу немецких войск. Стало быть, с часу на час жди непрошеных гостей.

Про немцев говорили всяко. Вообще же все разговоры сходились на том, что любой неприятель поначалу грознее, чем по прошествии времени. Главное, первую встречу пережить, а там как-нибудь все образуется.

Анна Тимофеевна опасалась за четырнадцатилетнюю дочь Зойку, литую и ладную, на вид старше своих лет. Решили семейным советом: матери с ребятами идти к соседке и спать на полу, впокат с другими жильцами, авось они не разберутся в человечьей мешанине и не тронут, а отцу дома оставаться, чтоб не показалась подозрительной пустая изба.