Зоя Воскресенская - Девочка в бурном море. Часть 2. Домой!

— Ешь, щен! — и принимается за овощи.

Она приготовит настоящий русский борщ. Сняла со стены большую доску, шинкует капусту — шинкует тонко, как учила мама, режет соломкой свеклу, морковку, лук, все это ставит тушить на большой сковородке. Стоит и раздумывает: а хватит ли на четырнадцать человек? Никогда еще ей не приходилось готовить так много. Когда приходили гости, мама готовила сама, а Антошка только помогала… Теперь открыть банки с мясными консервами для борща, для жаркого. На гарнир будет жареная картошка ломтиками, а не вареная, мокрая, которую подают здесь три раза в день; из яблочного джема Антошка сделает кисель.

Ого, оказывается, борщ придется варить в двух кастрюлях: пароход качает и из кастрюли выплескивается вода.

А наверху стоит немолчный грохот, и Антошка должна поминутно оглядываться, чтобы увидеть, не обижают ли друг друга ее питомцы, не плачет ли Джонни.

Антошка собиралась уже опустить в кипящую воду тушеные овощи, но грохот сотряс корабль, и с подволока в кастрюлю посыпались пласты масляной краски. Надо кипятить свежую воду, кипятить под крышкой.

Антошка разыскала томатную пасту, добавила несколько ложек в овощи. Конечно, на мясном бульоне борщ был бы вкуснее, и хорошо бы положить туда антоновское яблоко и порезать сосисок. Такой борщ любил папа… Теперь открыть мясные консервы, смешать с овощами и опустить в кипяток. Сколько же банок открыть — две, три? Решила, что мясом борща не испортишь, открыла три банки.

А почему не видно Джонни и Пикквика? Заглянула в бочонок.

Малыши устали стоять, уселись на дно. Пикквик рвет зубами тряпку, Джонни ее вырывает у него из пасти. Ничего, не ссорятся, пусть играют.

Кипит борщ, распространяя запах лука, капусты и тушенки. Смешное слово — «тушенка». Никогда раньше не слышала его Антошка, и мама не знала. Раньше называли: «тушеное мясо», а какой-то русский эмигрант в Америке, забывший родной язык, вместо тушеное мясо перевел «тушенка». Этикетки с таким названием наклеены на банках, которые, очевидно, изготовлены на экспорт в Советский Союз.

Жаль, что ни шведы, ни англичане не знают, что такое сметана. А как был бы вкусен борщ со сметаной!

Ох, как много надо начистить картошки на четырнадцать человек! По две картофелины — двадцать восемь, а по три — это сорок две. Наверно, проголодаются, надо очистить сорок две, нет, сорок. Себе Антошка возьмет самую малость. Масло выплескивается со сковороды, горит на плите. Антошка режет тоненькими ломтиками картофель, опускает в масло. Закрыть крышкой нельзя, тогда он будет невкусный. И как это Улаф проводит здесь многие часы каждый день?

Ну сколько можно стрелять и бомбить? Наверно, уже часа два продолжается этот кромешный ад там, наверху. А здесь Антошка варит борщ, русский борщ и жарит хрустящую картошку.

В камбузе жарко, как в бане, и никакой вентиляции. Джонни хнычет. Но тесный закуток уже обжит Антошкой, здесь не страшно, а выглянуть за дверь боязно.

Джонни надо помыть, переодеть, но его рубашки в каюте.

Обед скоро готов, а бомбежка и стрельба не прекращаются. Сколько же немецких самолетов сбили? Пятьдесят? Сто? Наверно, больше.

Антошка вытащила Джонни пз бочонка.

— Ты мое морское чудовище, — целовала она в щеки своего питомца, — тебя целовать — все равно что живого карпа, как же ты пахнешь рыбой! А идти мне боязно, понимаешь, Джонни, боязно.

Где-то совсем близко ухнуло, и дверь распахнулась. Антошка вздрогнула. Но это был Улаф — грязный, закопченный, с забинтованными руками.

— Ты ранен? — вскричала Антошка, и такой ужас был написан на ее лице, что Улаф почувствовал себя счастливым и очень пожалел, что не может ей ответить: да, ранен.

— Нет, Антошка, я не ранен, обжегся о ствол пушки.

— Ты сбивал немецкие самолеты?

Улаф почувствовал себя просто ничтожеством.

— Нет, я таскал мокрые тряпки и охлаждал стволы зениток: они раскалились, и вот ошпарил паром руки. Твоя мама забинтовала, просила разыскать тебя и узнать, как вы все себя чувствуете.

— Тебе больно? — коснулась Антошка пальцами бинтов.

— Нет, просто на руках вздулись пузыри и немного жжет.

— Сколько самолетов сбили?

— Я не знаю. Видел — падали, горели, кувыркались. А потом прилетели советские истребители — и какой же был бой! Немцы налетали тремя волнами. Ты слышишь, стрельба стихает, наверно, всех отогнали, да и почти совсем темно.

Улаф выпил залпом стакан воды и посмотрел на плиту. Антошка скромно потупила глаза, ожидая похвалы. Юноша молчал.