Зоя Воскресенская - Девочка в бурном море. Часть 2. Домой!

Улаф был задет за живое.

— Когда я пришел на пароход, их было здесь еще больше. Я не могу с ними справиться.

— Теперь я понимаю, почему у ломтей консервированной колбасы такие зазубренные края — ее объедают тараканы? — спросила Антошка.

— Ну да, — простодушно ответил Улаф, — но я стараюсь обравнивать края.

— Давай кашу для Джонни, я покормлю его, уложу спать и тогда научу тебя, как вывести тараканов. А ты тем временем приготовь кипяток, да побольше.

Улаф вынес кашу.

Антошка кормила Джонни и внимательно просматривала кашу, и Джонни тоже смотрел в кастрюльку и не мог понять, что это ищет там его кормилица. Накормив и уложив Джонни, Антошка на цыпочках пошла из каюты, а Пикквик прыгнул на койку, устроился у ног Джонни. Антошка погрозила ему пальцем, но щенок закрыл глаза и притворился, что уже спит.

Улаф вскипятил большую кастрюлю воды.

Антошка опасливо перешагнула порог в камбуз. Тараканы черными полчищами устроились в углах, под столом, возле плиты.

— Вынь все продукты из шкафа, — приказала Антошка.

— Из рундука, — поправил Улаф, послушно выполняя приказ.

— Теперь набери в кружку кипящей воды и ошпарь рундук внутри. Кстати, как называются по-морскому тараканы?

— Такого слова в морском словаре нет.

Антошка зачерпнула кружкой кипяток и с замиранием сердца заглянула внутрь рундука.

Он зарос тараканами, как мехом. Плеснула кипяток. Вода выливалась коричневыми потоками.

— Кошмар! — восклицала Антошка. — Папа всегда говорил, что в доме должно быть чисто, как на корабле, а здесь? Фу!

В камбузе стоял пар, как в бане. Улаф собирал совком тараканов в ведро. Из рундука, где хранился хлеб, извлекли целый совок продолговатых белых яиц, из которых еще не успели вылупиться новые.

— Ты знаешь, под твоим командованием мы, кажется, уничтожили всю эту нечисть, — сказал Улаф.

— Вот бы уничтожить всю нечисть на земле, — отозвалась Антошка.

— Если бы это было так легко, как шпарить тараканов… — сказал Улаф, вынося ведро, полное тараканов.

Вскоре камбуз блестел чистотой. Улаф и Антошка заглянули во все пазы, во все щели.

— А теперь одевайся, пойдем на палубу повесим Джоннино белье. Я не знаю, на какие веревочки там можно вешать.

— Антошка, на корабле нет веревочек, есть концы, тросы, канаты, в общем, такелаж.

— Ну ладно, мне, кстати, надо с тобой посоветоваться.

Улаф надвинул шапку с длинными ушами, надел меховую куртку и взял ведро с бельем.

Был серый день. Тучи низко висели над морем. Ветер гнал с моря ледяную крупу.

Антошка встряхивала белье, от которого шел пар, и развешивала на реях комбинезончики, рубашки, штанишки; они моментально застывали и превращались в твердые полосатые флажки.

На пароходе жизнь словно замерла. Но это только казалось. На мостике грот-мачты сигнальщик не отрывал бинокля от глаз. Мерно работали машины. Море было пустынно и казалось очень мирным и очень скучным, серым, без признаков жизни, только время от времени возникали айсберги, то сияющие на солнце, то черные в ночи, а то похожие на серые каменные пирамиды.

— Ты знаешь, Улаф, завтра мамин день рождения. Я всегда что-нибудь дарила ей или пекла пирог, а сейчас… просто не придумаю, чем ее порадовать. А у нее круглая дата.

— Какая? — спросил Улаф.

— Только, тсс, никому, — приложила палец к губам Антошка. — Мама не любит считать свои годы. Ей завтра будет сорок лет. Это много. Но она все равно красивая и молодая. Правда ведь, Улаф, правда?

— Да, очень красивая, — согласился Улаф. — И ты на нее очень похожа. Но ведь и тебе когда-нибудь будет сорок лет и мне тоже.

— О, — воскликнула Антошка, — это будет очень, очень не скоро, через четверть века! Мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. Интересно, какая будет тогда жизнь и какими будем мы?

— А мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Я думаю, жизнь будет тогда красивая.

— Уж тогда-то женщинам будет разрешено и плавать, и служить на военных кораблях, — сказала Антошка.

Улаф свистнул.

— Ого! Какие там военные корабли? Что ты говоришь, Антошка? Тогда все оружие будет сдано в музеи, никаких войн не будет.

— Да, ты прав, — засмеялась Антошка. — Четверть века! Мир будет совсем иным. Если люди будут спорить и воевать, то это будет на ученых кафедрах, и самый главный вопрос будет, как сделать всех людей счастливыми. Тогда о войнах будут говорить так, как мы сейчас говорим о людоедах, нет, даже хуже… Хотя я сама себя буду считать самым несчастным человеком в мире, если мне не доведется убить ни одного фашиста. Всю жизнь буду попрекать себя за то, что во время войны уничтожала только тараканов.