Альберт Лиханов - Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1

И тут я услышал голос странного парня.

— Аха! — сказал он хриплым мужицким басом.

Только это «аха» и произнес. Всего-навсего одно слово.

Во мне будто что-то сломалось. Только что я глядел на курящего пионера, приоткрыв рот, и удивлялся. Теперь я уже не удивлялся. Я его уважал. Ведь раз он курил при взрослых, не снимая галстука, значит, он имел такое право!

Курящий пионер остался во дворе, а я вслед за мамой вошел в дом.

Она кивнула на стол, чтоб я садился, подняла с полу большую кастрюлю и сняла крышку. Я охнул. Никогда я еще не видел сразу столько молока. Кастрюля была полнехонька. До краев.

— Откуда это? — удивился я.

Но мама только буркнула:

— Ешь, ешь!

Я навалился на молоко, уписывал его с хлебом, аж за ушами запищало.

Вошла бабушка, вздохнула у меня за спиной — я ее по одному вздоху в темноте могу за много шагов узнать.

— Ну вот! — сказала бабушка и снова вздохнула.

Мама укоризненно посмотрела на нее, будто осуждала за что-то. Опять, наверное, за комнату. Они часто про это говорили. Больше, правда, шепотом, потому что стенка была дощатая, не капитальная, и все было слышно, что там делается, у квартирантки тети Симы. И что у нас делается, ей тоже слышно было.

Мама все бабушку ругала, зачем мы ту комнату квартирантам сдаем. История эта довольно длинная, но я ее уже наизусть выучил. До войны никакой той комнаты не было. Была одна большая, и в ней мы все вчетвером жили — папа, мама, бабушка и я. А когда война началась и жить стало трудно, бабушка большую комнату надвое разгородила. Теперь война уже кончилась, но бабушка квартирантов все пускала, может, потому, что денег все еще не хватало, а может, по привычке.

Мама шептала бабушке, что вот скоро вернется из армии отец, — что же, нам тут так и тесниться? Бабушка кивала головой, соглашалась и говорила, будто тетю Симу она предупредила и, как только приедет отец, она сразу съедет и стенку отец разберет.

— Прямо в первый же день! — клялась бабушка, и мама уступала, потому что действительно жилось еще трудно.

— Ну вот! — повторила, опять вздыхая, бабушка и, словно оправдываясь, произнесла: — Хоть теперь с молоком будем.

— Мама! — воскликнула мама шепотом — это она к бабушке, сами понимаете, обращалась — и возмущенно на нее поглядела.

— А что "мама"! — прошептала ей в ответ бабушка. — Ведь не на небе живем!

Бабушка помолчала, словно в нерешительности, и добавила:

— Ну и потом помочь надо: видишь, какие обстоятельства — некуда пареньку деться!

— Значит, будет у нас жить? — спросил я. Курящий пионер в сапогах с отогнутыми голенищами не выходил у меня из головы.

Они не ответили. Мама внимательно разглядывала меня, будто хотела что-то сказать, да забыла.

— Коля, — сказала она наконец, — вот этот мальчик… Вася… — Мама мялась, не решалась что-то такое сказать. — Так ты это… как бы тебе объяснить… Так ты с ним не очень-то… понимаешь… дружи.

— А что? — спросил я, округляя глаза. — Почему?

— Ну, он… понимаешь, — стала опять заикаться мама, — он старше тебя и потом… ну… это… курит.

"Ага! — улыбнулся я, уминая хлеб с молоком. — Проговорилась! А сама улыбалась, на него глядя, как он дым из носу пускал, будто древний ихтиозавр".

— Ну, а ты скажи, чтоб не курил, — ответил я. — Пионер ведь!

— Неудобно… — вздохнула мама. — Он уже совсем взрослый. Ему курить его собственная мать разрешает, а чего же мы?

— Он ведь учиться-то не в школу приехал, — сказала из-за спины бабушка, — а на счетовода. Деньги будет получать, самостоятельный человек.

— Он в колхозе работает, — подхватила мама. — Пашет, сеет, хлеб убирает. Молодец какой, видишь?

Ну и взрослые! Их, как корабль в бурю, то в одну сторону качнет, то в другую. То не водись с ним, то — вот он какой хороший.

— Так чего же мне с ним не дружить? — спросил я.

Мама и бабушка молчали.

— Но он же курит! — сказала наконец бабушка. — Еще научит тебя!

Я поднял брови домиком, выражая удивление, и воскликнул возмущенно:

— Ну! За кого вы меня принимаете? — и встал из-за стола. — Это мы еще посмотрим, кто кого чему научит! — добавил я в запальчивости и шагнул к двери.

Пионер в сапожищах смолил, наверное, уже десятую папиросу. Тобик неотрывно следил за его движениями. "Уж не гипнотизер ли он вдобавок?" подумал я, начиная робеть. Это там, дома, перед мамой и бабушкой, я мог хорохориться. Тут же все было по-другому. Юный колхозник строго поглядывал на меня белесыми глазами и словно замораживал. Я понимал, что бояться его мне нечего, что ничего плохого он мне не сделает, раз будет жить у нас, и все-таки не мог побороть себя: мне почему-то казалось, что это я, а не он пришел на чужой двор.