Чэнь Мяо - Неофициальная история крупного писателя

За всеми этими занятиями ему на глаза однажды попалась фраза Ньютона: «Если я видел далеко, то лишь потому, что стоял на плечах гигантов». Она заставила Чжуан Чжуна призадуматься: «Ньютон имел в виду Коперника, Бруно, Кеплера, а мне на чьи плечи встать?» И в это время он услышал историю о том, как видный местный литератор Вэй Цзюе вначале тоже безуспешно рассылал свои рукописи по издательствам, где их просто засовывали в столы, а то и бросали в корзинки для бумаг. Но когда одно из его пылких сочи­нений увидел и опубликовал в своем журнале старый писатель, вошедший в литературу еще в период дви­жения «4 мая», другие произведения Вэй Цзюе сразу стали извлекать из письменных столов, наперебой печа­тать и признавать шедеврами. Узнав эту историю, Чжуан Чжун еще острее понял, что даже скакун, способный пробегать в день тысячу ли, может погибнуть в хомуте и безвестности, если не встретит своего Бо Лэ [2] Б о Л э — известный знаток и ценитель лошадей в Китае (VII в. до н. э.). . Так и настоящий герой должен найти покрови­теля, который поставит его на высокую должность, даст ему богатство и титулы, разовьет его талант.

«Но где же он, мой Бо Лэ? Где гиганты, на плечи которых я смогу встать?»

Чжуан почесал в затылке, прошелся по комнате и руг прыснул от смеха: «Ну и дурак же я! А Вэй Цзюе? Вот он, готовенький. Раз его обнаружил писатель, творивший еще в период движения «4 мая», значит, он вошел в литературу примерно в тридцатые годы. Почему бы теперь ему не обнаружить меня?» Порывшись в справочниках, он выяснил, что Вэй Цзюе был знаком не только с тем старым писателем, но даже переписывался с Лу Синем; эта переписка вошла в собрание писем Лу Синя, а подлинники выставлены под стеклом в музее. В общем, Вэй Цзюе — чуть ли не младший брат великого писателя! «Если я назову себя его учеником, то стану прямым продолжателем тради­ций «4 мая» в третьем поколении!» Размышляя об этом, Чжуан тут же дал себе слово беречь каждый штрих своей грядущей переписки с Вэй Цзюе, потому что это будут поистине бесценные для потомков документы революционной литературы.

Одно из многочисленных достоинств Чжуан Чжуна состояло в том, что он был человеком решительным и действовал немедля. В тот же вечер он уже сидел в кабинете Вэй Цзюе — правда, сидел на самом кра­ешке стула, робко и завистливо обозревая стеллажи у всех четырех стен, доверху уставленные книгами. Он не знал, что делать со своими руками, и бормотал с почти­тельной, заискивающей улыбкой:

— Учитель Вэй...

— Что вы, какой я вам учитель! — Вэй Цзюе протестующе вскинул свои худые руки, как бы делая фигуру «птица задирает хвост» из традиционной китай­ской гимнастики.— Зовите меня просто товарищем Вэем.

Чжуан горячо и в то же время сдержанно обрисовал причины, по которым он никак не может не называть Вэй Цзюе учителем. Он говорил очень долго и проник­новенно, вкладывая в каждое слово максимум убеди­тельности. Он не впадал в мещанское преклонение перед знаменитостью, в грубую и нахальную лесть, которая могла бы оттолкнуть от себя, а стремился просто подчеркнуть естественное уважение к старому, заслуженному литератору.

Пока Чжуан Чжун произносит свою вдохновенную речь, я воспользуюсь случаем и еще немного расскажу о Вэе, которого он выбрал в качестве жертвы. Вэй Цзюе обладал весьма оригинальным стилем: очень про­стым, на первый взгляд даже пресным, а в конечном итоге завораживающим и захватывающим. Он очень строго относился к словам, постоянно оттачивал их и доводил до полного блеска, подобно тому как истопник не успокаивается, пока на углях не перестанут плясать синие огоньки. Его произведения были настоящим слеп­ком человеческой жизни, поэтому доходили до самого сердца читателей. Но к собственному внешнему виду, к быту он относился равнодушно, одевался бедно, даже неряшливо. Эта бытовая небрежность и наивность, порою доходившая до глупости, еще больше оттеняла теплоту и гуманизм его произведений, хотя гуманизм, как с некоторого времени стало известно, заслу­живает самого сурового осуждения. По части гума­низма Вэй преуспел, сам ища себе горя, но об этом после.

Вернемся к тому вечеру, когда Чжуан Чжун букваль­но вывернулся наизнанку, демонстрируя честность и искренность. Вэй Цзюе, прищурив свои живые глаза на худом лице, обрамленном длинными бакенбардами, смо­трел на него с некоторым сомнением, так что в какой-то момент Чжуану стало не по себе. Но он все-таки не дрогнул и продолжал: