Александр Кононов - Зори над городом

На широком подоконнике сидели студенты, щеки которых отличались уже известной массивностью, тяжеловесностью, совсем не похожей на юношескую округлость: люди не то чтобы пожилые, но и не очень молодые. Уж не «вечные» ли это студенты, о которых Гриша успел наслушаться?

А вот и нарядные барышни — они приютились стайкой в дальнем углу аудитории.

Однако преобладали здесь все-таки первокурсники, вчерашние гимназисты. Мальчишески подвижные, они мигом заняли первые места, и, пожалуй, по праву: лекция-то предназначалась именно для них.

Присутствие же остальной публики свидетельствовало только об одном: сегодня ожидалось нечто не совсем обычное.

Юрий Михайлович с минуту стоял на кафедре молча, не то выжидая, когда окончательно утихнет шум, не то собираясь с мыслями. Потом порывистым движением поднял голову и обвел ряды слушателей хмурым, внимательным взглядом.

Сразу наступила тишина.

Медленно, голосом негромким, слегка гортанным, как бы с трудом подбирая слова, профессор заговорил о России, о стране безмерных пространств, скованных волею рока тягостным сном. Помните о миллионах людей, обреченных на пожизненный мрак! Помните о тех, кому суждено жить под невыносимым гнетом, ибо гнет невежества — самый тяжкий. Помните, что и дети их и дети детей их, потомство неисчислимое, как песок морской, унаследует ту же участь… тот же безысходный мрак!

Вот, значит, какие лекции бывают в императорском университете!

Гриша украдкой глянул на соседей.

Сидевший рядом с ним лохматый студент торопливо записывал что-то в тетрадку.

Седой баталпашинец не сводил с лектора широко раскрытых выцветших глаз.

Красивая блондинка прижала к разгоревшимся щекам узкие ладони и с восторженно-испуганным видом ловила каждое слово.

Юный первокурсник, сам похожий нежным румянцем на девушку, сидел, самозабвенно раскрыв рот.

Всюду — взволнованные лица, горящие взоры…

Лекция и на самом деле оказалась необычайной.

Не мешало бы попробовать записать, по примеру некоторых других, основные мысли профессора. Гриша полез в карман, но, конечно, ни карандаша, ни бумаги там не было. И попросить не у кого: только рассердятся.

Лектор между тем перешел к мыслителям, которые верили, что их идеи могут изменить мир, рассеять мрак.

— Была ли это только фантазия или это было вновь возникшее правосознание? Как бы то ни было, великие утописты, носители мечты, которой суждено было стать развенчанной, защитники нового правосознания, пытавшиеся силою своего слова проложить для человечества новые тропы, — разве не заслуживают они нашего пристального внимания? Кто они? Одинокие донкихоты? Найдем ли крупицу научного начала в их теориях? Или все это были только сны золотые? А хотя бы и так! Вспомним поэта:

— Интересно! — раздался позади довольно внятный возглас.

Гриша с негодованием обернулся: черноусый, горбоносый студент — судя по виду, кавказец — улыбался насмешливо.

Не обратив никакого внимания на Гришино возмущение, он повторил:

— Оч-чень интересно.

— Коллега, не мешайте, — сердито проворчал лохматый студент и, сломав карандаш, выругался: — Ч-черт!

— Чш-ш!.. — зашипели рядом.

Юрий Михайлович повернул голову на шум. Возникла пауза, и аудитория, воспользовавшись этим, разразилась громкими рукоплесканиями.

Профессор, протестуя, поднял руки: аплодисменты университетскими правилами были строго воспрещены.

Правила эти, однако, соблюдались, как видно, не очень строго.

Гриша оглянулся: что все-таки означала насмешливая улыбка кавказца? А тот уже не улыбался — он открыто смеялся, сверкая белыми зубами и крутя черные усы.

Гриша спохватился: профессор сделал переход к вопросам права, — вероятно, столь же блестящий, как и вся лекция, а он этот переход из-за кавказца пропустил.

В это время в аудитории что-то изменилось. Блондинка украдкой вынула зеркальце и принялась неизвестно зачем пудрить нос. Ну, сама-то она, положим, хорошо знает, зачем. А вот Григорию Шумову какое до этого дело? Надо, не обращая внимания ни на что постороннее, слушать как можно внимательней.

Блондинке с зеркальцем, конечно, неинтересны вопросы права.

И, увы, не ей одной. Бородатый студент уставился рассеянным взором в окно: за окном хлопотливо, с озабоченным видом усаживалась на кирпичный выступ ворона. Бородач перехватил Гришин взгляд, нахмурился и отвернулся. Один из слушателей стал кашлять, да так натужливо, что сконфузился и пошел к выходу. Обладатель галстука цвета павлиньего пера зевнул осторожно — в ладошку. Сидевшие стайкой барышни перешептывались о чем-то. Не означало ли это, что интересовавшая их часть лекции уже отошла, а серьезные знания — не для них? Ну, а сам Григорий Шумов? Разве его мысли не поползли неудержимо куда-то в сторону? Чем он лучше блондинки с зеркальцем? Значит, и его голова еще не подготовлена для понимания сложных теорий. Это соображение привело его в столь угнетенное состояние духа, что он очнулся только после новых и на этот раз оглушительных аплодисментов — лектор заговорил о современности: