Дмитрий Мамин-Сибиряк - Избранные произведения для детей

— Мамынька, запали свечку… — просил Михалко.

— Отвяжись, сера горючая!

Темно. Жужжит веретено у бабушки, точно и оно жалуется на плохие времена. Избушка в буран совсем выстыла, а затоплять пустую печь совестно. Михалко кутается в рваную шубенку и чутко прислушивается к каждому шороху на улице. Вот придет отец и что-нибудь принесет. Уж отец добудет! С тем пошел, чтобы не вернуться с пустыми руками.

— Идет!.. — крикнул Михалко, заслышав скрип снега на улице.

Дарья тоже услышала и различила, что муж идет не один.

«Кого еще нелегкая несет об этакую пору?» — сердито подумала она, зажигая сальный огарок.

Шаги приближались. Вот они уже во дворе, вот заскрипели ступеньки на крыльце, вот распахнулась дверь… Вошли два мужика. Один, отец Михалки, молча положил на стол ковригу ржаного хлеба, а другой остался у двери.

— Ну, вот вам и розговенье, — проговорил отец Михалки. — Яков, проходи да садись. Гость будешь…

Дарья не могла удержаться и тихо заплакала.

Рукобитов и его гость походили друг на друга, как все промысловые рабочие. Среднего роста, худощавые, с жиденькими бородками мочального цвета, в рваных полушубках, запачканных желтой приисковой глиной, в разношенных валенках. Заслышав всхлипывания жены, Рукобитов рассердился.

— О чем хнычешь-то? — крикнул он. — А того не знаешь, что утро вечера мудренее…

— Я ничего не говорю, Иван Герасимович, — оправдывалась Дарья, сдерживая слезы. — Только обидно, што на дворе праздник, а у нас…

— Перестань, жена, — уже ласково проговорил Рукобитов, — не радуйся — нашел, не тужи — потерял… А розговенье мы себе добудем. Верно говорю, Яков?

— Добудем и розговенье… — мрачно ответил Яков, почесывая затылок.

— Ну-ко, хозяйка, свари нам картошки, — командовал Рукобитов. — Закусим — и того… да… пойдем, значит, свое розговенье добывать. — Помолчав немного, он продолжал: — Вся причина, значит, в штегере Ермишке… Все от него вышло… Привязался он к нам, пьяница… И сегодня пьяный по улицам ходил. К нам приставал, просил, просил рубль на водку, а то, говорит, вы меня попомните.

— Ох, господи, господи… — стонала бабушка Денисиха. — Вот в глазах стыда-то нет. Рупь-целковый… а? А где его взять!

— Ничего, бабушка, мы и без него обойдемся, — говорил Яков. — Мы и без него обойдемся. Пужает нас новым начальством, грит, новый управитель анжинер на промысла назначен, и все будет строго. Ему это на руку, пьянице… Подлаживается к начальству. А кто ему даст на водку, он ничего не видит и не слышит, а нас гонит с работы.

— Змей он, и больше ничего, — сердился Рукобитов.

Дарья затопила печь и приставила к огню горшок с картошкой. Она поняла, о каком розговенье говорит муж, и вперед жалела Михалку, которому придется поработать в шахте, может быть, всю ночь. Велик ли еще мальчонко, всего-то десятый год пошел. Ах, бедность, бедность!

Рукобитов с Яковом делали необходимые приготовления. Внимательно осмотрели плетенную из черемухи корзину, в которой поднимали золотоносную руду из шахты, еще более тщательно осмотрели десятисаженный канат, на котором эту корзину спускать и поднимать. Все было в порядке.

Михалко тоже понимал, в чем дело, но молчал.

Горячая картошка была съедена живо. Дарья почти всю свою порцию отдала Михалке.

О том, куда все шли, никто не говорил. Это уж такая примета, что нехорошо болтать вперед о таком деле, которое еще неизвестно чем кончится. Рукобитов даже пожалел, что вперед похвастался будущим розговеньем. Вон Михалко, кажется, — не велик, а небось молчит, точно его дело и не касается.

Когда уходили мужики, Дарья сунула за пазуху Михалке большую краюшку хлеба.

Выйдя из избы, компания разделилась: Яков взвалил на себя всю «снасть», то есть канат, корзину, лопаты, кайло, небольшой ломик, топор, и пошел направо, чтобы пробраться к шахте задворками, где никто не увидит, а Рукобитов с Михалкой отправились прямо селеньем.

— Убродисто теперь задворками-то, — заметил Рукобитов. — Вон сколько снегу намело.

Они прошли улицу, спустились к заводской плотине, ниже которой горбились крыши длинных корпусов золотопромышленной фабрики, и пересекли небольшую площадку, на которую выходил господский дом, где жил инженер, управляющий промыслами. Вся фабрика тонула в темноте, не дымила высокая железная труба, а господский дом был ярко освещен.

— Светленько живет новый наш анжинер… — заметил Рукобитов. — Вон сколько огня запалил.