Лидия Чарская - Том 20. Дом шалунов

— Ах!

Две цепкие, загорелые руки схватывают Нику и высоко поднимают над самой рекой. Еще минута, и маленький Ника утонул бы в быстрых холодных волнах.

Руки крепко прижимают мальчика к груди.

Над ним склоняется загорелое лицо крестьянки, повязанное черным платком. Ее светлые глаза ласково глядят на удивленного Нику.

— Не бойся, сыночек, не бойся! Худого тебе ничего не сделает тетка Матрена. Кабы не я, потонул бы ты, сердечный, свалился бы вниз и поминай как звали. Небось, жалко такого красивенького парнишку. Глянь-ка на меня, сынок! А и хорош же ты, маленький. Волосики-то что лен: мягкие, золотом отливают. А глазенки-то, глазенки! Ишь ты! Чего смотришь, дурачок? Ты тетке Матрене Самим Господом Богом послан. Да! Таких ребяток на утешенье людям Господь дает! Как моего Митюшку я хоронила, так думала от слез помру. А вот, вишь, другого Митюшку Господь мне дает! Поедем со мною в деревню, сынок. Любить тебя, холить буду. И мужу беречь велю заместо сынка, то есть Митюшки нашего, покойничка. То-то заживешь у нас, сынок.

И, говоря это, Матрена сжимала все крепче и крепче в своих объятиях Нику, покрывая поцелуями его нежные щечки, розовые губки и пышные волны золотых кудрей.

Но Нике были неприятны ласки чужой ему женщины. Сухие, потрескавшиеся губы женщины кололи его. Ее грубый голос неприятно звенел в ушах.

Нике разом представилась другая женщина: нежная, молоденькая, с мягкими душистыми ручками, с нежным голосом и нежными поцелуями, — ему вспомнилась мама.

— К маме хочу! — неожиданно закричал он и горько заплакал, затрепетав всем телом.

— Нет у тебя нынче другой мамы, окромя меня! Слышишь? — сердито крикнула крестьянка и, зажав своей грубой ладонью ротик Ники, еще крепче прижала его к себе.

Мальчик успокоился поневоле.

Тогда женщина закрыла его с головой теплым байковым платком и куда-то понесла, несмотря на то, что Ника старался вырваться из ее цепких рук.

Матрена принесла Нику в избушку, одиноко стоявшую на окраине большого огорода. В избе жил кум Матрены, огородник Вавила, со своею семьей. У них останавливалась Матрена, когда привозила в город на продажу деревенский холст.

Вавила, его жена и дети очень удивились при виде красавчика-барчонка, принесенного кумой к ним в избу.

— В деревню к себе повезу. Заместо сынка, Митюшки моего, — пояснила им Матрена. — Сам Господь, видно, послал мне этого мальчика, не иначе как Он. Под старость кормить нас с Кузьмою будет сыночек мой богоданный!

— А полиции не боишься разве? Небось, это вроде кражи выходит. Чужого ребенка ведь ты украла, Матрена! — заметил куме Вавила, умный, рассудительный мужик.

Но Матрена только рукой махнула.

— Чего украла? Как украла? Что ты говоришь-то? Бог с тобою! Господь послал. Вот и все!

Она тотчас же стала собираться в дорогу.

Переодела Нику в деревенское платье, купленное ею тут же у огородника и принадлежавшее до сих пор его младшему сынишке. Потом строго наказала Нике называть ее «мамкой» и, покормив его досыта молоком с хлебом, попрощалась с семьей огородника и отправилась в путь.

Ехали они долго. Сначала по конке, потом в трамвае, наконец, приехали на вокзал и сели в вагон. И опять ехали весь остаток дня и целую ночь вплоть до утра. Ника ничего не понимал, не видел и не слышал. Он крепко спал, измученный слезами и тоскою по своей маме, которую горячо любил.

Когда поезд подъезжал к станции Псков, Матрена разбудила Нику, связала в узелок вещи и вышла с Никою из вагона.

От станции в Матренину деревню надо было ехать еще на лошадях верст двадцать. На станции Матрену встретил с телегой мужик, с черной бородою и черными же глазами. Он удивленным взором окинул Нику.

— Вот, Кузьма, сыночка нам Господь посылает! — умиленным голосом пояснила мужу Матрена, — глянь-ка, что за красивенький парнишка! Помощником тебе будет! — и она ласково провела своей шершавой рукой по золотистой кудрявой головке мальчика. Но Кузьма не разделял, казалось, восхищения своей жены и угрюмо посматривал на Нику.

— Еще чего! Нашла тоже дармоеда! Пока он вырастет, сколько на него денег уйдет — пропасть! — проговорил он сурово.