Лидия Чарская - Том 22. На всю жизнь

Приступ боли снова заставляет его испустить вопль.

— Нога моя! Ноженька, сломанная! О-о-о-о! Кровопийцы! — стонет Левка.

— Он вывихнул ногу при падении! шепчет Варя. — И это я виновата! Я! Я! Я!

— Левка, — говорю я спокойно, — послушай, голубчик, ты никого не должен бояться, потому что никто из нас не причинит тебе зла. Скажи, где у тебя болит, Левка, чтобы мы могли помочь тебе.

— Убирайся! — кричит он. — Убирайся, или…

Тут он свирепо взмахивает кулаком. В одну секунду Варя заслоняет меня.

— Смей только тронуть барышню! — угрожающе кричит она мальчугану. — Смей только!

— Ах, чтоб вас…

Чья-то тень заслоняет в эту минуту вход в часовню, там над нашими головами. Мы все вздрагиваем от неожиданности.

— Большой Джон! — разражаюсь я после минутного колебания радостным криком.

Да, это он, Большой Джон.

— Что за ночное сборище? А? — говорит он шутливо. — За мною прибежала Эльза сама не своя и так забарабанила в мое окошко, что сразу весь дом перебудила среди ночи. Говорят, тут покойники гуляют, а наши храбрые барышни…

Он не договаривает и из-под полы широкого плаща вынимает маленький ручной фонарик.

— Ба, старый знакомый! — весело кричит он, заметив Левку на полу склепа. — Так вот ты где прятался от меня целых две недели! Довольно-таки остроумно придумал, маленький человек. Стащит чью-то простыню, изображать покойного Гаврюшиша, пугать народ и за это пользоваться дарованной квартирой. Недурно, товарищ, совсем не дурно! Однако что с тобой? Упал с лестницы? Вывихнул ногу? Та-та-та! Ты стонешь, стало быть, здорово больно тебе? А, Левка? Бедный!

На лице Джона теперь тревога.

Левка молчит.

— Вот в чем дело, товарищ: нужно осмотреть твою ногу. Не нравится мне, как она подвернута, братец ты мой.

И Большой Джон осторожным движением пробует снять сапог с распухшей ноги Левки.

Крик вырывается из груди последнего.

Тогда Большой Джон передает мне фонарик с коротким: — Посветите мне, маленькая русалочка.

Выхватив из кармана складной нож, он раскрывает его и мигом разрезает кожу на сапоге Левки.

Я едва сдерживаю крик при виде этой посиневшей и вздувшейся ноги.

Левка стонет, гримасничая от боли.

— Делать нечего, братец, придется тебе вернуться к нам на фабрику, — покачивая головой, говорит Большой Джон. — Без доктора и лечения, видно, не обойтись.

— Не хочу на фабрику, — бурчит Левка.

— Ну, тогда ты, может быть, предпочитаешь попасть снова в казармы ссыльных? — обращается к нему Большой Джон. — Ведь ты не круглый же дурак, чтобы не понять, что крик твой услышан людьми и что не позднее как через несколько минут сюда сбегутся из предместья и вытащат тебя из твоего убежища.

Левка только заскрипел зубами вместо ответа.

— Послушай, братец, — заговорил снова Большой Джон, и его большая рука опустилась на плечо мальчика, — скажи мне прямо и правдиво: обидел ли я тебя чем-либо, когда ты жил у меня?

Минутная пауза и вслед за ней срывающийся, отрывистый голос:

— Нет.

— Был я тебе другом или господином?

Снова пауза, усиленное сопение носом и чуть слышное, как бы нехотя сорвавшееся:

— Другом.

— Тогда возвратись ко мне.

— А барышни? Небось забижать станут, — угрюмо сорвалось у Левки.

— Эге, что вспомнил! — засмеялся Большой Джон. — Да нам с тобой, братец ты мой, и дела-то никакого с ними вести не придется. Во-первых, я тебя на фабрику определю, в сортировочное отделение ситца, а во-вторых, дружок мой, мы после Казанской ярмарки махнем туда, куда иным попасть и во сне не снится. Сядем мы, братец ты мой, сначала в поезд, а потом на большой корабль и поплывем за океан, в Америку, что ли. Хорошо там, братец. Бананы, апельсины, кокосы — орехи такие на вольном воздухе зреют. Мартышки по деревьям прыгают. Преуморительные мартышки, я тебе доложу! Львы и слоны на воле; охоты на них, облавы разные устраиваются. А в лесах дикие племена рыщут, на деревья, на солнце еще многие из них молятся — идолопоклонники они, значит. Пойти в их дебри, усовестить их, на истинную веру направить, сделать такими же, как мы, христианами! Что, братец, разве не интересно?

— А ежели убьют? — забывая про адскую боль в ноге, прошептал Левка.

— Ну, вот тебе так сразу и убьют! — засмеялся снова Большой Джон. — Не надо, братец, чтобы убивали. Осторожно действовать надо. Да ты вот что, поехал бы со мной туда?

Левка задумался на мгновенье.

— Поехал бы, — прошептал он тихо, и глаза его ярко блеснули.

— Ну, так, стало быть, отнести тебя домой ко мне и доктора позвать?