Лидия Чарская - Том 27. Таита (Тайна института)

А как приятно было заблуждаться. Как приятно волновала мысль, что здесь происходит что-то сверхъестественное, необычайное, от чего закипает мысль и по телу пробегает холодная дрожь. Луна, "чертов грот", черная лестница, рыдания. И вдруг — Стеша!

Однако Стеша плачет, а раз плачет, то надо ее утешить. Через минуту вся группа "жаждущих приключений" уже наверху. На тесной маленькой площадке перед чердачным помещением они окружают Стешу. При свете луны всем хорошо видно ее пухлое лицо, залитое слезами, покрасневший кончик вздернутого носа и припухшие от слез губы.

— Что с вами? О чем вы плакали, Стеша? Кто вас обидел?… Неужели опять Пиявка? — слышатся полные участия и заботы голоса.

Но вместо ответа Стеша снова разражается рыданиями. Она так сильно плачет, что ее сильные плечи дрожат, и все ее крепко сложенное тело трепещет, как былинка под напором бури.

— Воды, mesdames! Принесите стакан воды! — командует Алеко.

Возвратившаяся из класса Золотая Рыбка мчится за водой. Когда она возвращается с наполненной до краев кружкой, Стеша, окруженная институтками и подкупленная общим участием к ее горю, роняет сквозь всхлипывание и слезы:

— Барышни, не выдайте. Миленькие, не погубите. Узнает Пиявка — со свету сживет. Горе у меня, барышни, миленькие. Дочурку сестры покойной из деревни привезли и мне подкинули. Девчонке пяти годков еще нет. Сиротка она. Вчера я ходила по знакомым, просила Христом Богом взять, приютить у них ребенка. Куда уж! Видно, все друзья лишь до черного дня: и слышать не хотят взять в дом девчонку. А в подвале в девичьей у себя нешто можно держать? Надсмотрщица то и дело шмыгает. Капитошка, шпионка эта, того и гляди, инспектрисе донесет, пожалуется. А куда мне Глашку девать? На улицу, что ли, выбросить? Ведь обманом мне ее оставила знакомая одна, землячка моя: пришла, подкинула и сама скрылась.

— Ах, как необыкновенно все это! Точно в сказке! — зашептали кругом восторженные голоса.

— Хороша сказка, нечего оказать! Выгонят на улицу Стешу с девочкой — вот вам будет сказка.

Кто сказал это? Чьи глаза сверкнули таким негодованием, мельком обежав лица подруг?

Это Ника Баян. Положив маленькую ручку на плечо Стеши, она заговорила:

— Стеша, милая, утрите ваши слезы! Перестаньте плакать. Девочка — не вещь какая-нибудь. Ее нельзя выкинуть за дверь. Послушайте, я придумаю что-нибудь. Мы посоветуемся с классом, а потом решим. Но только покажите нам девочку. Приведите ее сегодня ночью в дортуар в одиннадцать часов. Слышите, приведите. Мы все так любим детей и займемся ее судьбой… Бедная детка. Для нее необходимо что-нибудь придумать. Ее надо приютить у кого-нибудь из наших родных. Мы попросим, мы устроим. Только дайте подумать. Так сразу нельзя. Да не плачьте же вы, ради Бога. Ваше дело далеко не потеряно, уверяю вас.

И тонкие пальчики Ники бегло погладили белобрысую Стешину голову.

Стеша упала к ногам Баян и обняла ее колени.

— Барышня, ангел наш, золотенькая! Не знаю уж, как и благодарить! Век не забуду участия вашего, — зашептала она.

Ника вспыхнула:

— Как вам не стыдно, Стеша! В ногах валяетесь, руки целуете! Срам какой! Терпеть этого не могу, — сердито проговорила Ника и, видя смущение девушки, добавила через мгновение уже более милостивым тоном:

— Теперь ступайте к «ней», Стеша, а вечером, когда фрейлейн Брунс уйдет к себе, тайком приведите к нам вашу малютку племянницу. Нашей дортуарной прислуги не бойтесь, мы уговорим Нюшу, и она не выдаст нас. А пока до свиданья. Помните, ждем ровно в одиннадцать часов. Идемте, Mesdames, в класс. До звонка осталось немного, — обратилась Ника к подругам.

И девочки с присоединившейся к ним Хризантемой, успевшей за это время нажарить едва ли не целый фунт сухарей, помчались вниз, на второй этаж, где находились классы.

Там оставалось все по-прежнему за это время. Августа Христиановна Брунс сидела на своем обычном месте за столом кафедры и вязала крючком. Класс готовил уроки. Некоторые читали под сурдинку, иные писали письма родным или тихо переговаривались между собой. Возвращение в класс «кучкой», как это называлось на институтском языке, было немыслимо. Тогда Алеко, она же Шура Чернова, первая вошла в класс. Остальные оставались в коридоре за колоннами. Шура приблизилась к кафедре и произнесла с самым невинным видом:

— Фрейлейн, какая-то дама встретила меня в нижнем коридоре, когда я шла из лазарета, и просила вызвать вас.

Лицо Скифки вспыхивает от неожиданности. Даже ее клюквообразный носик покраснел. У нее почти нет знакомых. Ее редко вызывает кто-нибудь. И это известие так неожиданно, что мгновенно вытесняет все прочие мысли из головы Августы Христиановны. Она забывает даже сделать Черновой замечание за самовольную отлучку из класса. Лицо, похожее своим цветом на спелый помидор, теперь пылает. Маленькие глазки так и искрятся любопытством.