Альберт Лиханов - Обман. Повести

Андрон молчит, допивает свой портвейн, а дядя Ваня говорит задумчиво:

- Заберу, однако, я тебя.

- За что? - поражается Андрон. - Вместе же пили!

- Вместе, - грустно соглашается дядя Ваня, - но я тебя не за это заберу. А за слова твои, понял? За твою философию. - Он берет Андрона за грудки, притягивает к себе. - Житуха-то ему и так не больно сверкает, понял? Так ее веселить надо, понял, а не паскудить, как ты! Масло в огонь не подливать, да еще мальчонке! - Он поднимает Андрона на ноги. - А ну давай, Лев Толстой! Пошли к богу!

Сережа хохочет. Ну просто заливается. У Андрона на лице страх - того и гляди в штаны напустит. Он же не знает, какой дядя Ваня балагур.

- Кончай! - говорит он дяде Ване. - Не тронь. Он мой шеф!

- Шеф! - восклицает дядя Ваня. - Такой же шеф, как я японский император.

Сережа представляет дядю Ваню в японском кимоно и опять хохочет. Балагур плюет в досаде, поворачивается, исчезает за кустами, но тут же возвращается.

- Тогда я тебя заберу! - говорит он Сереже. - Вставай. Пошли отсюда!

Андрон разводит руками.

Вот он похож на японского императора. Сидит под кустом, ноги калачиком, руки развел, перед ним, в траве, пустая бутылка, как священный светильник.

- Поди-ка, не емши? - спрашивает его дядя Ваня.

Сережа мотает головой. Все кружится перед ним, но ему весело. Дядя Ваня держит его под руку, куда-то ведет, и вдруг они оказываются в маленькой комнате, за столом, перед ними дымится вареная картошка, а рядом сидят три лупоглазых пацана мал мала меньше и невысокая тетенька. Сережа узнал дяди Ванину жену, пацанов, которые приходили все вместе в больницу, тыкает вилкой в картошку, но все время отчего-то промахивается.

- Ишь развезло, - говорит жалеючи дяди Ванина жена.

Сереже неловко.

- Я сегодня зарплату обмывал, - говорит он.

- Слышь-ка, - стучит дядя Ваня пальцем по краю столешницы. Палец у него твердый, как бы закостенелый, и стук от этого получается громкий. - Слышь-ка, - говорит он, - ты этому черту с бородкой не поддавайся. Не возжайся с ним, хоть он начальник твой. Обернуться не поспеешь, голову закрутит, пустомел. Разве ж можно с такими идеями жить? В гроб только ложиться да помирать. А человек жить обязан.

- Че ты, че ты! - тараторит Сережа, изо всех сил держа глаза открытыми. - Он все прально. Без болтологии. Как в жизни, как на самом деле…

- Не как в жизни, - качает головой дядя Ваня. - Слабый он просто, понимаешь? Не повезло ему когда-нибудь, вот он и скис, придумал слова разные, чтоб оправдываться… Он ведь эти слова-то даже не тебе говорит, а самому себе. Себе внушает, что он правый, а остальные дураки.

Сережа молчит. Думает.

- Если несчастье случилось или не повезло, надо, наоборот, сильней быть, злей даже. Повезло не повезло! Жизнь ведь не сани, никуда не везет, надо самому жизнь двигать!

Они выходят на улицу.

- Продышаться тебе надо, - говорит дядя Ваня.

Сережа втягивает в себя прохладный вечерний воздух, голова свежеет, и в сон уже не тянет.

- Промежду прочим, - говорит дядя Ваня, - люди пьют с радости или с горя. Ну, понятно, получка - праздник, отметить можно, хотя скажу прямо: если бы мой пришел так нагостевавшись, выдрал бы как сивого мерина!

Дядя Ваня кипятится, а вовсе не балагурит. Что-то всерьез все принимает.

- Конечно! - говорит Сережа. - По-твоему, мы чаем с пирожными отмечать свои праздники должны? Сами пьете, а мы что - хуже вас? - Он задирает дядю Ваню. - Сам-то шею как сломал? А?

Дядя Ваня молчит, сжимает и разжимает кулаки, нервничает.

- Ишь въедливый какой! - сердится он. - Дети должны быть лучше родителей. Такое даже выражение есть, черт бы тебя побрал!

- Вот-вот, - отвечает Сережа, - дети - должны. А взрослые - не должны.

Дядя Ваня не согласен с Сережей, но ему не хватает слов, что ли. Доказательств.

- Пойми ты! - восклицает он. - У взрослых жизнь труднее, вот, например, я…

Он умолкает. Сережа приготовился смеяться - раз про себя, значит, смешное. Ему кажется, у дяди Вани вся жизнь очень забавная, одни нелепые происшествия, как тогда - из окна в клумбу свалился.

- Ну слушай, раз так, - говорит дядя Ваня, а морщины на его лице делаются глубже. - Никому не говорил, даже жена не знает, поэтому молчи, будь мужиком. Вот эта жена, которую ты знаешь - говорит дядя Ваня, - у меня вторая. На первой, на Нюре, женился я до войны, молодым, совсем мальчонкой. И было двое детей у нас - две дочки. Вот. А потом война началась. Мы в Орле жили. Я ушел на фронт, сразу же попал в окружение, когда вышел, написал домой. Ответа нет. Пишу соседям, мало ли, думаю, эвакуировались куда, а назад получаю известие. - Дядя Ваня закуривает, и Сережа видит, как мелко вздрагивают у него руки. Дядя Ванина тревога незаметно передается и ему, он уже не смеется, не ждет забавного, а слушает внимательно, напряженно. - Получаю известие, - повторяет дядя Ваня, и голос его хрипнет, - что бомба, в общем - прямое попадание в щель, где они прятались. Детей сразу, на месте, жена умерла в больнице. Незадолго, пишут, перед тем получила обо мне извещение - пропал без вести.