Лидия Чарская - Том 34. Вечерние рассказы

Ее жидкие, без обычной фальшивой накладки волосы были кое-как заплетены в узенькую тонкую, напоминающую крысиный хвост, косицу. На всегда бледном лице теперь проступили багровые пятна румянца раздражения, те багровые пятна, которых так боялись не только девочки-ученицы, но и взрослые работницы, так как они предшествовали обыкновенно сильному взрыву бешенства со стороны старшей закройщицы.

При появлении Гани маленькие глазки Розы Федоровны так и впились в нее:

— Подойди сюда поближе, миленькая! — прозвучал ее хриплый от волнения голос.

И этот голос, и это обращение «миленькая» тоже не предвещали ничего доброго. По опыту знала Ганя, что чем сильнее бывала ярость старшей закройщицы, тем тише и обходительнее становилась она на первых порах в отношении своей жертвы.

Едва переступая подкашивающимися на ходу ногами, Ганя подошла к ней.

— Что же, по-твоему, миленькая, — начала пониженным, срывающимся от затаенной ярости на каждом слове, шепотом ее мучительница, — что же, по-твоему, прорезала материю, которой цены нет, испортила вещь до негодности и уверена, что все это вздор и пустяки и что все это тебе простится и с рук сойдет? А? Что ты на это скажешь, миленькая?

Что могла сказать Ганя? Ее зубы стучали, как в ознобе, ее худенькое тело трепетало, и каждая черточка выражала ужас и отчаяние в ее побелевшем, как известь, лице. Это молчание, это беззащитное состояние девочки, а более всего ее широко раскрытые страхом, невинные, полные мольбы и ужаса глазенки, казалось, еще сильнее подняли ярость в душе старшей закройщицы. Маленькие глазки Розы Федоровны сверкнули недобрым огоньком. Она подняла руку и изо всей силы ущипнула Ганю за шею.

Девочка не выдержала и громко вскрикнула от боли.

В этот же миг костлявые пальцы ее мучительницы до боли сильно зажали ей рот, в то время как другая рука подтолкнула девочку по направлению маленькой дверцы, находившейся в узком коридорчике подле кухни.

— Ага! Ты еще кричать! — зашипел ей в ухо зловещий шепот. — Скажите на милость — недотрога какая! Материю драгоценную искромсала да еще хочет, чтобы ее по головке за это гладили. Как бы не так!

При этих словах она втолкнула Ганю в небольшую каморку вроде кладовой, где по стенам шли полки для провизии, а на полу лежали большие мешки с коксом для топки камина.

"Здесь заболела Зина! В этой каморке началось то «страшное», которое закончилось смертью одной из учениц!" — вихрем пронеслась страшная мысль в голове Гани, и она с ужасом вскинула глаза на приблизившуюся к ней закройщицу.

— Ну, миленькая, здесь ори сколько вздумается, — ехидно заметила последняя, — здесь тебя не только в коридоре, но и Софья в своей комнате не услышит!

И с этими словами она изо всей силы толкнула Ганю на один из близлежащих мешков. В ту же минуту Бог весть откуда появившийся кожаный ремень с пряжкой взмахнул в воздухе и больно ударил по спине девочку.

Ганя не успела ни крикнуть, ни защититься. Теперь удары сыпались на нее один за другим, один за другим без числа и счета. С бешеной злобой, с выкатившимися от ярости глазами ее мучительница приговаривала вслед за каждым ударом своим жутким шипящим голосом:

— Вот тебе, вот тебе… Будешь знать, как дорогие платья портить! Будешь помнить, как надо добро чужое беречь!

Костлявая рука, вооруженная ремнем, то поднималась, то опускалась с лихорадочной поспешностью. Удары ложились на трепещущее от боли извивающееся тело девочки. Громкие стоны Гани наполнили каморку и сени. Наконец прекратились и они… Тогда старшая закройщица швырнула в угол ремень и, грубо схватив за плечи свою жертву, поставила ее перед собой:

— Знай, — шипела она перед самым лицом девочки, — знай, не простят тебе Мыткины испорченного лифа, каждый день тебя такая же трепка ожидает… Я вас выучу, недотепы скверные, как с дорогими вещами обходиться! Я вас выучу, будете помнить меня!

И она шагнула к двери, тяжело дыша и потирая свои костлявые руки, уставшие от наносимых ими побоев.

Ганя осталась одна перед открытой в коридор дверью с мучительно ноющей болью во всем теле.

Избитая, измученная, обиженная и уничтоженная, стояла девочка посреди холодной каморки, между мешками с коксом, в той самой каморке, где четыре месяца тому назад погибла другая, такая же маленькая, никому не нужная девочка, благодаря жестокости той же "страшной Розки".

В отуманенной голове Гани было только сознание горечи от перенесенной обиды.