Юрий Дьяконов - Лагерный флаг приспущен

Седьмая палата была самая маленькая в лагере. Ее ребята шутя называли «склепом». И правда, она была тесной и темной. Попасть в нее можно было только через двери, выходящие в большую восьмую палату. Две другие стены «склепа» — глухие, без окон и дверей. А в четвертой стене было два окна. Одно выходило в темную кладовую лагеря и было на три четверти заложено кирпичом, а второе — на веранду дома. Маленькое, обращенное на запад, прикрытое сверху нависающим выступом крыши, оно давало очень мало света.

Беленные серой известью стены, дощатый, в больших щелях некрашеный пол заставлен восемью узкими кроватями, прижатыми друг к другу так, что остаются два узеньких прохода, по которым можно передвигаться только боком. Большая тумбочка у двери — вместилище коробок с зубным порошком, мыльниц и прочих мелочей всех обитателей палаты. Над кроватями — низкий деревянный, тоже беленный известью, потолок с замазанной лядой на чердак.

Рано утром, задолго до подъема, в двери начальника лагеря постучали. Андрей Андреевич, прикрыв полотенцем намыленную, но еще недобритую щеку, выглянул в окно. У двери стоял дежурный по лагерю Леня Дашков.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич. Там грек Фаносопуло требует вас. Ругается. У него яблони ободрали…

— Сейчас. Добреюсь и выйду.

Чуть прихрамывая на левую раненую ногу, Андрей Андреевич подошел к воротам лагеря.

— Спиш, начальник! Твой бандит всэ яблок парвал! Всэ парвал!..

— Успокойтесь… Расскажите толком.

— Ноч яблак пакрал. Жюлик твой пианэр! Жюлик! — кричал грек во все горло. — Ихто платит будэт? Ты будэш? Бит нада! Рэзат жюлик нада!

— Не кричи! Весь лагерь разбудишь. Идем в сад!

То ли от строгого тона, то ли от предложения идти в сад, грек поперхнулся на полуслове. Черные провалы зрачков, окруженные налитыми кровью голубоватыми белками, бешено сверкали, перескакивая с предмета на предмет.

— А-а-а! Ишто эта? — с новой силой закричал он, поднимая с земли два яблочных огрызка. — Мой яблак кушал, да?!

— Да что вы орете! У нас же яблоки пионерам чуть не каждый день дают. Вот… кожура красная. Вчера привезли, — возмутился Леня Дашков.

— Скажите, вы видели, кто рвал яблоки?

— Видэл. Все видэл… Нэ дагнал! Рэзат нада! Убежал жюлик… Станови лагэр, начальник! Жюлик искат будэм…

К лагерной трибуне подбежал Сережа Синицын. Вскинул к небу рожок и просигналил «подъем». И тотчас из здания школы, из бывшей церкви, из полотняных палаток стали выскакивать пионеры с полотенцами в руках и строиться поотрядно на зарядку и умывание.

— Строить лагерь я не буду! — сердито отрезал Андрей Андреевич. — Сейчас все пойдут к ручью. Вот и смотрите.

В ворота цепочкой один за другим проходили пионеры и вожатые.

— А-а-а! Вот жюлик! — кинулся грек к худощавому парню, идущему впереди второго отряда.

Парень недоуменно вскинул глаза на свирепое лицо Фаносопуло. Грек схватил его за руку и дернул к себе. Упало на землю полотенце. Жестяная коробочка с зубным порошком, описав дугу, звякнула о гальку дороги.

— Не тронь! Отпусти! — крикнул Дашков и схватил грека за руку.

— Дашков! Отойди, — потребовал начальник и скомандовал пионерам, с изумлением наблюдавшим эту сцену: — К ручью, бегом!

Ребята побежали. Фаносопуло, потирая кисть руки, отошел на безопасное расстояние от медбрата Лени Дашкова и кричал:

— Эта тоже жюлик! Бандит… Его милиция, тюрма садит нада!..

— Андрей Андреевич, да вы знаете, кто это? Это же… Фа-но-со-пу-ло! Он же сам жулик! Спекулянт! Он раньше здесь пекарем был. Муку воровал. Хлеб жителям продавал по 300 рублей за буханку! — не унимался Леня.

— Скажи об этом в сельсовете. Там разберутся…

— И разберемся! Обязательно…

Все обернулись. У ворот, в своей неизменной военной гимнастерке, выгоревшей на солнце, с темными следами споротых петлиц на воротнике, стоял председатель сельсовета Иван Васильевич.

— И разберемся, — повторил он. — Я видел эту безобразную сцену… Мало того, что ты захватил, как кулак, два сада соседей, так ты еще… Недаром говорят люди, что ты ростовщик. Деньги под проценты даешь?

— Ишто говорят?.. Люди говорят за што? Минэ долг платит нэ хочет. Эта правилна? Мы совсэм бэдный. Ишто кушат будэм?

— Ну, какой ты бедный, мы еще проверим. Я сам этим займусь! — Иван Васильевич отвернулся от грека, который как-то сразу полинял, съежился, утратил свой воинственный вид и боком, боком, мелко переступая ногами, добрался до ворот и исчез.