Макс Бременер - Тебе посвящается

— И что переменилось, — осведомился Ляпунов, — оттого, что теперь узнали?

— Как «что»?

— Ну, что бы ты делал, если б узнал три дня назад?

— Поставил бы в известность, как же иначе?

— Кого? О чем?

— О том, что он предлагал тебе в бане. Само собой, надо было сказать в школе.

— Во-первых, как я мог бы что-нибудь доказать? Вон Валерий пробовал его прижать, когда Лешка с Костяшкиным пятиклассников лупил. И что?

— Ничего не вышло, — сказал Валерий. — Отвертелись оба.

— Все-таки, — упорствовал Станкин, — не нужно доходить до абсурда. Из школы могли бы сообщить в милицию. И милиции это, вполне вероятно, помогло бы.

— Ты сам доходишь до абсурда! Это из нашей замечательной школы…

— …доложат, по-твоему, в милицию, что у нас, мол, вроде завелся ворюга? — докончил Ляпунов.

— Так что, с этой точки зрения, остается — невмешательство? — наседал Станкин.

— Молодцом, Стасик, всегда бы так! — и поддержала и уколола Лена.

— Так речь же идет об уголовном проступке одноклассника! — произнес Станкин, точно втолковывая.

— Жуть все-таки, а, Ленка? — поежилась Терехина.

— Об уголовном! — отозвался Ляпунов с некоторым вызовом.

В разговор вклинился Кавалерчик.

— Ребята, — сказал он примирительно, — к чему спорить, что надо было сделать три дня назад? Когда только что не один Женя, а мы все слышали, как Шустиков говорил, что мечтал погулять в последний раз! И что он будет там, где Косгяшкин! А Костяшкин, как теперь можно понять…

— За решеткой, если Лешка не врет, — сказал Ляпунов.

— Вот о том, что слышали мы все, — Кавалерчик обвел рукой остановившуюся полукругом компанию, — мы можем сообщить. Всем уж поверят.

— Резонно, — одобрил Станкин.

— А по мне, — сказал Ляпунов, — хоть Лешке часы, конечно, достались обманным путем, негоже нам его топить. Он сам попадется.

— Ну, знаешь, с такой позиции… — возмущенно начал Станкин.

— Действительно, Женька! — укоризненно вставила Терехина.

— Погоди, — ответил Ляпунов подчеркнуто спокойно, — ведь Кавалерчика, например, мы выручили обманом. И Шустиков — он паршивый тип, а насчет «полундры» фискалить все же не побежал.

Этот довод смутил всех. Станкин молчал. Гайдуков сосредоточенно мял в кулаке горстку снега, не слипавшуюся в комок.

Вдруг заговорила Лена.

— Дело Кавалерчика, — сказала она, — это была ерундистика. Раздули муху до размеров слона.

— Конечно, — ответил Ляпунов. — Только мы ж этого на собрании не говорили. А просто «муху» на «божью коровку» подменили. Так?

— Ой, Женька уж скажет! — вздохнула Терехина с нежностью и сокрушением.

— И коли мы теперь пойдем про Шустикова говорить, — продолжал Ляпунов, — как бы он нашу «полундру» не выдал. Вот какая вещь…

«Вещь» была серьезная.

— Что же, — сказала решительно Лена, — если получается, что фокус с «полундрой» заставляет нас покрывать Шустикова, придется прежде всего самим открыть, что это был фокус.

— Неплохо! — похвалил Ляпунов. — А как сам Борис?..

Даже при слабом уличном освещении видно было, как побледнел, вспыхнул и точно разом осунулся Кавалерчик. Он ничего не ответил.

— А по-твоему, Саблин? — спросил Ляпунов. — Открыть про «полундру»?

— Ни за что! — резко, громко отрубил Валерий. — Получится такая заваруха, в которой Борису достанется гораздо больше, чем Шустикову! И нам всем тоже. А Борису вообще не выбраться!

— Резонно, — заметил Ляпунов, передразнивая Станкина.

— У меня предложение, — сказал Гайдуков. — Сейчас примете единогласно. Перенесем-ка решение этой проблемы на какое-нибудь ближайшее утро, поскольку оно вечера мудренее. А сейчас все же новогодняя ночь…

На это возразила одна Лена, и разговор о Шустикове, таким образом, прекратился.

— Так, — сказала вкрадчиво Лена после паузы, — значит, отвоевался, Валерик?

Она впервые назвала его Валериком. Но это было не слишком приятно. Хотя из грамматики известно, что суффикс «ик» — уменьшительно-ласкательный, однако сейчас он, как ни странно, был пренебрежительно-уничижительным.

— Как это — отвоевался? — переспросил Валерий хмуро.

— Да так, устал, видно. — Лена вздохнула, насмешливо соболезнуя. — И за малышей больше не вояка?

— На словах — нет. А кулаками буду защищать.

— Такой глупенький? — спросила она в прежнем тоне.

— Такой! — отрезал он, с болью почувствовав, что опять они ссорятся и объяснению в любви уже не бывать.

И тотчас, как к Золушке, которую расколдовали, к нему вернулись усталость, воспоминание о недоверчивом взгляде матери и будничная тревога: забыл ключ от входной двери, придется стучать…