Макс Бременер - Тебе посвящается

— Ну как? — спросили Валерия, когда он прочел.

— Я лично под таким посланием ташкентским школьникам подписываться не стал бы! — Он небрежно отбросил письмо на стол.

— А мы подписать можем? — спросил Игорь.

— Вы — как знаете.

— А точнее, как любит выражаться Зинаида Васильевна?

— Точнее? Нечего хвалиться! Например, радиогазетой. Достижение какое!

— Во всяком случае, довольно редкое, — сказал один из мальчиков.

— Может быть, редкое. А какая важность, что она три раза в неделю выходит?

— А что — важность? — спросил Игорь, как спрашивают, когда недосуг докапываться самому и все на свете кажется не слишком важным.

— Как будто ты не знаешь? То, что в первом выпуске зазря оболгали моего пионера. То, что последние выпуски стали скучные такие — и не слушает почти никто!

— Это так. — Игорь зевнул и медленно, словно неохотно, сомкнул челюсти. — Но нельзя же все тащить на принципиальную высоту.

— А если лень тащить на высоту, так нечего и раззванивать на всю Европу!

— Не знаю, чего ты кипятишься, — увещевающе и устало сказал Игорь. — Письмо как письмо.

Вообще к наскокам Валерия он отнесся беззлобно, устало и с удивлением, таким искренним, что Валерий заколебался: «Не зарываюсь ли?..» Тем не менее он энергично спросил:

— А какие будут последствия этой информации? — И хотел уже сдобрить ученую фразу простецким «кумекаешь?», как заметил на пороге директора.

— О чем спор? — осведомился директор тоном старшего, гордого самим фактом, что питомцы доросли уже до рассуждений о высоких материях, и очень бегло интересующегося сутью.

— Да тут мы, Андрей Александрович, письмо написали девятому классу ташкентской школы. Ответ на их последнее, — сказал Гайдуков.

— Очень хорошо.

— Вот Саблину не нравится, — добавил один из мальчиков.

— Саблин разве в вашем классе?

— Нет, я в параллельном, в «А», — ответил Валерий.

— Значит, это вас, в сущности, мало касается, — сказал директор. — Что ж, пройдемте, ребята, ко мне. Дайте-ка письмо.

У дверей кабинета Валерий замешкался было, но Андрей Александрович жестом предложил войти и ему.

Директор сел в кресло (прямо над ним висел на стене большой застекленный портрет Макаренко), протер и надел очки и принялся читать письмо. А Гайдуков с одноклассниками переглядывались: не вкралась ли, случаем, синтаксическая или, хуже того, орфографическая ошибка? Или стилистический изъян какой-нибудь…

— Грамотно, толково — можно отправлять, — удовлетворенно произнес Андрей Александрович. И вскользь спросил: — А у вас что там было, Саблин?

— У меня? — Валерий встал. — Я сказал, что гордиться нашим радиоузлом можно было б, если б от него была польза.

— Считаете, значит, что ее нет?

Валерий повторил — правда, более сдержанно — то, что несколькими минутами раньше говорил Гайдукову.

— Че-пу-ху вы болтаете! — отчеканил Андрей Александрович. — И встреваете в то, что вас не касается!

Подвижное лицо Игоря нахмурилось, он заморгал и мелко затряс головой. Это была немая подсказка Валерию: не ершись, брат, ни-ни! Не лезь в бутылку!..

Но Валерий почему-то смотрел не на Гайдукова, а на портрет Макаренко. И в том, что он ответил директору, не проявилось ни его самолюбие, ни строптивость, а только склонность сопоставлять и все мерить свежеобретенной меркой.

— Зачем же вы сидите под этим портретом? — спокойно спросил он.

— Под каким портретом?

С поспешностью, необычной при его представительных манерах, директор обернулся, увидел портрет Макаренко, висящий вполне надежно, и понял, что только что выслушал дерзость.

— Попросите от моего имени кого-либо из родителей явиться в школу, — сказал он. — В течение ближайших двух дней.

— По-моему, — сказал Гайдуков, когда они, выйдя из школы, направились в магазин, — ты свихнулся. Ей-богу!

Валерий понуро молчал.

— Я понимаю, — горячился Игорь, — ты искал, кто к мальцам присосался?.. Надо было! Хулиганье пугнул, так? Дело! С Зинаидой схлестнулся — от нее не убудет. Ладно. Теперь растолкуй: от письма кому потеря? Мы им написали, они нам написали, — кому какой урон? Что тебя допекло? На директора стал бросаться — новая мода!

Валерий кисло усмехнулся.

— Не знаю, как тебя выгородить, черт… Пойди хоть завтра повинись, а там…

— А чего виниться? Будь Макаренко живой, наш Андрей Александрович его портрет в кабинете не вешал бы. Это — будь надежен. Он, наоборот…

Тут Игорь рассердился. Он заявил, что, по его мнению, выбирать портреты для кабинета — как-никак право самого директора. И прикидывать, кто красовался бы на стене директорского кабинета, не умри Макаренко, — значит разводить антимонию и рассусоливать.