Макс Бременер - Тебе посвящается

— Я уж, понимаешь, просил маму к лету купить, но она говорит: положение сейчас затруднительное…

— Загнать надо что-нибудь, — обыденно советует Тушнов. Он, видно, совсем уже здесь освоился.

— Продать?

— Угу.

— А что?

Тушнов переводит взгляд с оленьих рогов, прибитых над вешалкой, на картину (артиллерийский расчет у гигантского орудия) и хочет предложить что-то, но потом, раздумав, говорит рассудительно и даже слегка надменно:

— Это вам самим лучше знать.

— Я сейчас попробую поговорить с мамой! — загорается вдруг Алеша.

— Конечно, давай пробуй. Я на лестнице подожду.

— Зачем? Здесь можно.

— Лучше на лестнице.

Алеша закрывает и запирает дверь за Тушновым и направляется в столовую, где Флора Александровна как раз приступила к отложенному объяснению с Виктором…

— Так вот, Виктор, мне сегодня сказали, что ты написал очень странные стихи…

— Не странные, а просто плохие, — вставляет Виктор.

— …стихи с таким настроением, которого просто не может быть у юноши в наше время, — продолжает Флора Александровна. — Пришлось мне краснеть. Удовольствия, знаешь ли, я не получила. Что-то я в ответ бормотала, но глаз старалась не поднимать, и было мне, откровенно говоря, так не по себе… Оч-чень не по себе!

…Это самое неприятное и пугающее — узнать, что таких чувств, как твои, быть не может. А ведь ты не придумал их. Ты же их испытал?.. Испытал или нет?

Виктор думает, сознавая, что, кажется, его о чем-то спрашивают, а он это пропускает мимо ушей. Потом он слышит, как Флора Александровна произносит настоятельно и раздельно:

— …Во всяком случае, я требую, чтобы впредь ты, если будешь писать стихи, сначала показывал их мне, а потом уж читал в школе!

— А я, наверно, не буду больше писать.

Виктор говорит это не слишком-то всерьез. Но Флора Александровна сейчас же отвечает серьезно: «Что ж, это, может, и лучше». И Виктор вздрагивает, точно ощутив внезапно резкий толчок отдачи: еще секунду назад играл человек пистолетом, и вот толчок — не пошутил, оказывается, выстрелил…

— Может, это и лучше, потому что…

Раньше чем Флора Александровна успевает докончить, Виктор вскакивает, выбегает в прихожую, распахивает дверь и уже на лестничной площадке налетает на Тушнова.

— Ты… что здесь?..

— Жду… — Васька растерян. — А ты?

— Ухожу! — И Виктор бежит вниз по лестнице.

— И я с тобой! — кричит ему вслед Тушнов, захлопывает дверь и бежит за ним.

Он нагоняет Виктора уже на улице. Виктор идет куда глаза глядят, но так быстро, словно торопится в определенное место. На что-то он отвечает Тушнову — автоматически и односложно, мгновенно забывая, что сказал, и его не покидает ощущение нелепости и в то же время реальности происходящего с ним. Как будто он смотрит фильм, с героем которого сроднился. И с этим героем в трудную минуту оказывается рядом мальчишка, который никогда раньше не был ему близок. И это кажется совершенно непредвиденным и не тем, чего он желал герою, но жизненным — более жизненным, чем все, что он мог предвидеть.

— Ты их все наизусть помнишь? — спрашивает Тушнов.

— Конечно, помню. — Виктор догадывается, что речь идет о стихах.

— Я десять раз читаю, пока запомню… — говорит Тушнов. Он делает короткую паузу. — Ребята из десятого говорили, твои стихи стоющие…

Виктор молчит.

— Тебе за них попало, да?

— Ты откуда знаешь?

— Слыхал.

— А… попало, да, — подтверждает Виктор.

— Не робей: ничего не будет, — говорит Тушнов ободрительным и свойским тоном. — Меня вот директор исключить совсем грозился, а потом ничего не было.

— За что же тебя?

— Да тут… — Махнув рукой, Тушнов медлит. — По морде одному дал…

— Алешке, что ли?

— Ему. — Тушнов смущен. — Слышь, Виктор, я ему не сильно дал… Стихи прочти, а? — предлагает он решительно.

— Какие?

— Те, что на конкурсе читал.

— Тебе прочесть? — переспрашивает Виктор с откровенным удивлением.

— А то кому же?

— Что ж…

Виктор ждет, пока мимо прогромыхает трамвай, потом начинает читать — приглушенно и словно бы видя все время себя и Тушнова со стороны.

— Я б так не смог, — твердо и сокрушенно говорит Васька, дослушав до конца. — У тебя получается.

— Понятно было?

— Ясно — понятно. — Тушнов немного обижен. — «Мне без тебя так трудно жить…» А от нас, например, отец ушел, как я родился, сразу. Матери, когда из роддома выходила, дали мыла два куска: туалетного, хорошего, в обертке, она говорила, и хозяйственного большой кусок. Она их берегла. Тогда всего не хватало. И вот приходит раз домой, захотела постирать — нету мыла. Она к отцу: «Ты взял?» Он говорит: «Я». Оказалось, он оба куска на базаре загнал. Деньги проел. Есть очень хотел: год неурожайный был, голодно. Мать ему и сказала: «Ты еще пока ничего в дом не принес, а из дому тащишь. Пошел ты, говорит, не нужен мне такой». И погнала его из комнаты: она тогда в вашем доме истопницей работала, комната ее была. Он и ушел…