Макс Бременер - Тебе посвящается

— Ну, — сказал он, поморщившись, — ты несешь ахинею. Лучше выясним…

— Нет, — перебил я, — мне действительно так казалось, и не без причины.

— А знаешь, — сказал Рома с веселой злостью, — я сейчас тебя с удовольствием стукнул бы… — И, употребив глагол «стукнуть» в сослагательном наклонении, он вдруг на самом деле дал мне тумака.

— Представь, я, наверно, дал бы тебе сдачи, — ответил я и немедля сильно ткнул его в плечо.

— Принимаю, — сказал Рома так, точно настроение его улучшилось оттого, что мы размялись. — Принимаю этот ответ. Ты вообще-то ничего… Не понимаю только, как ты оказался в объятиях Афанасия. Вот это надо бы нам рассмотреть, — продолжал он тоном председателя, — потому что…

— Минутку, — снова перебил я. — Когда встречаются два товарища, ни одному из них, по-моему, незачем председательствовать.

— А… меткое замечание, — выговорил Рома оторопело. — Пожалуй, в нем есть рациональное зерно. Ну вот, забыл, о чем хотел сказать. Та-ак… Вспомнил: о робости духа, которую ты проявил! Я готов выкинуть председательский колокольчик, но выслушать меня, Володька, придется! Чтоб выражаться поточнее, я даже себе кое-что для памяти записал.

Он вынул из кармана блокнотный листок и жестом Ботвинника поправил очки. Он был такой же, как всегда, и в чем-то иной…

Я приготовился его слушать.

Виктор Громада впервые написал стихотворение, которое ему назавтра не разонравилось. Раньше он, сочинив стихи, на другой день рвал их на клочки, а эти клочки иногда еще сжигал, разведя костерчик в пепельнице.

В этот раз он написал стихи вечером, дома, перечитал их наутро на уроке, поправил последнюю строчку, спрятал и испытал на минуту чувство, до того не испытанное и совершенно неожиданное.

Стихотворение начиналось строчкой «Мне без тебя так трудно жить…». Виктор имел в виду Инну Петрову, учившуюся в их девятом «А» уже три месяца, с января (раньше она училась в другой школе и в другом районе). Ему действительно было трудно, оттого что Инна его не замечала. Она ни разу не оказывалась рядом, когда он на переменах удачно шутил и ребята вокруг него громко смеялись. Ее не было в классе, когда учительница литературы читала вслух его сочинение о Базарове, которое назвала «наиболее своеобычным». Но еще труднее стало Виктору после того, как, по-прежнему не замечая его, Инна заметила Гришку Мигунова. Вот тогда он взялся за перо. И сейчас, перечитав стихи, он почувствовал то, чего не ожидал и не надеялся почувствовать: ему стало легче. Не так трудно, как было. Это изумило и даже смутило его. Но облегчение было недолгим, потому что Мигунов передал Инне записку, и она, слегка улыбаясь, тут же принялась за ответ.

Мигунов был старше других ребят в девятом классе. Ему уже исполнилось семнадцать лет, у него росли усы и борода, и он каждое утро пользовался электробритвой «Нева». Кроме того, он курил сигареты и катался на мотороллере. Помимо этих чисто мужских привычек, у него были и мужские переживания. Например, недели полторы назад Гришка бросил курить. С искаженным мукой лицом он сосал на переменах пустой мундштук, и все это видели. А по вечерам — о чем тоже знали все — он два раза в неделю навещал старушку, которую сбил, мчась на мотороллере.

И эти в высшей степени мужские Гришкины беды внушали, по-видимому, Инне сострадание.

Однажды она поехала вместе с Мигуновым проведать старушку и с заднего сиденья мотороллера помахала рукой переходившему улицу Виктору. После чего Мигунов умчал ее на второй космической скорости, а Виктор забыл, в какую сторону шел…

Виктор решительно не понимал, как она может сочувствовать Гришке. Он не видел в Гришкином отвыкании от сигарет ни геройства, ни мученичества, поскольку того никто не заставлял приучаться к курению. И точно так же Виктор считал, что Мигунов вполне мог не сбить с ног старушку, если б не мчался что есть духу неизвестно зачем. То, что беды, в которых Гришка сам виноват, могут казаться Инне испытаниями, выпавшими на долю его сильного характера, поражало Виктора. Ему даже как-то пришло в голову, что Инна только делает вид, будто Гришкины переживания ей небезразличны. И, вероятно, именно поэтому вторая строчка его стихотворения в последнем и окончательном варианте звучала так:

«А ты?.. Ты дразнишь и тревожишь…»