Виктор Драгунский - Двадцать лет под кроватью (иллюстрации В. Чижикова)

Вот она вошла в комнату и повесила полотенце на крючок. Я всё время потихоньку наблюдал за нею из-под кровати, потому что я думал, как она обрадуется, когда увидит, что Костик тащит меня из-под кровати. А я ещё для смеху возьму какую-нибудь её туфлю в зубы — она тогда наверняка скиснет со смеху.

И так мне было тепло и уютно лежать под кроватью и слушать, как ребята топают в коридоре. У меня было чудесное настроение! И я всё время поглядывал на Ефросинью Петровну.

А она тем временем очень спокойно подошла к двери и ни с того ни с сего плотно захлопнула дверь. А потом — глянц-глянц! — повернула ключик, и готово! Заперлась. Ото всех заперлась! Вместе со мной и корытом. Заперлась на два оборота. В комнате сразу стало как-то тихо и зловеще! Но тут я подумал, что это она заперлась ненадолго, а на минутку и сейчас отопрёт дверь, и всё пойдёт как по маслу. Поэтому я хотя и оробел, но не до конца и всё продолжал посматривать на Ефросинью Петровну: что же она будет делать дальше?

А она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали пружины, и я увидел её ноги, как она одну за другой скинула с себя туфли и осталась босиком и прямо в одних чулках подошла к двери, и у меня от радости заколотилось сердце. Я был уверен, что она сейчас отопрёт замок, а она — чик! — и погасила свет. Я услышал, как опять завыли пружины над моей головой, и кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью, и я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке — хуже, чем в тюрьме! Дверь заперта, свет погашен, а я под кроватью!

Под кроватью надолго! Навеки! Навсегда! Сколько я буду так лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой целую ночь, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придёт с собакой-ищейкой. По имени Мухтар. А если в нашей милиции никаких собак нету? И если милиция меня не найдёт? А если Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдёт в свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрёт меня, уходя? Тогда как? Я. конечно, поем немножко из её буфета, и когда она придёт, придётся мне лезть под кровать, потому что я съел её продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать позора, я буду жить под кроватью целую вечность?

Ведь эта Ефросинья Петровна свободно может ещё двадцать лет прожить на этом свете! А я? Двадцать лет под кроватью? Ведь это самый настоящий кошмар!

Тут я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту, на котором лежала моя голова. Раздался ужасный грохот. И в этой страшенной тишине, при погашенном свете и в таком моём жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее: он просто оглушил меня, как взрыв или как обвал в горах — трах-барабах! И у меня сердце замерло от испуга.

А Ефросинья Петровна надо мной, видно, проснулась от этого грохота. Она наверное, давно спала мирным сном, а тут пожалуйте — тах-тах из-под кровати.

Вот она когда проснулась, испугалась, полежала маленько, отдышалась и вдруг спросила темноту слабым и испуганным голосом:

— Ка ра-ул?!

Я хотел ей ответить: «Что вы. Ефросинья Петровна, какое там караул? Спите дальше, это я. Дениска!» Я всё это хотел ей ответить, но вдруг вместо ответа как чихну во всю ивановскую, да ешё с хвостиком: «Апчх! Чхн! Чхи! Чхи!..»

Там, наверное, пыль поднялась, под кроватью-то, ото всей этой возни, но Ефросинья Петровна после моего чихания убедилась, что под кроватью происходит что-то неладное, здорово перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно утвердительно:

—Караул!

И я, совершенно непонятно почему, вдруг опять чихнул изо всех сил, с каким-то даже подвыванием чихнул, вот так: «Апчхи-уу!»