Юрий Третьяков - Дикая жизнь в лесу

Глеб, на что уж был терпеливый, а завыл и завертелся так, будто не шершень, а змея его укусила! А шершень довольный полетел докладывать своим: все в порядке, задание выполнено, самый толстый крикун получил по заслугам.

Осматривая большой волдырь, вздувшийся на месте укуса, Братец Кролик поинтересовался:

— На что похоже, когда шершень кусает? На осу?

— Ос я даже не считаю! — пренебрежительно ответил Глеб, трогая волдырь. — Для меня что оса, что комар — все равно… А этот резанул — до самого сердца прямо!..

И опять начал хвалиться:

— Кто только меня не кусал! Осы кусали, пиявка кусала, про мелочь всякую — комаров, оводов — я и говорить не хочу! А теперь вот — шершень сам! Все меня кусали, кроме змеи! Змея — пускай уж не нужно…

— Обойдешься и без змей, — согласился Гусь. — Какая важность.

За хлопотами по зарытию клада не заметили, что солнце опять скрылось. Облаков сделалось много, они собрались вместе, нагромоздились и посинели. Стало пасмурно и холодно, а потом опять загрохотало, засверкали молнии, и дождик застучал по реке.

Насилу успели добежать до лагеря и залезть под брезент, где уже сидел отец. Он показал снизку из десятка плотвичек и спросил:

— Успех есть, как считаете? Нам тут еще маленько пожить, глядишь, и до сазанов очередь дошла бы!

Снова небо разрезали молнии, грохотал, раскатывался гром, налетал ветер, трепал кусты и выдувал из луж брызги.

И даже когда дождь кончился, ветер продолжал дуть — холодный, пронизывающий. Нигде ни сесть, ни прислониться: все сырое. Деревья противно шумели и при каждом порыве ветра стряхивали новый дождь капель. Капли стекали с каждой веточки, с каждого листочка, и весь лес был полон их стуканьем.

Костер потух, а кострище глубоко промокло. Сухих дров, чтобы разжечь новый, нигде не было: все сырое.

Везде было сыро и неприятно.

И в это время за деревьями загудела машина.

— За нами! — встрепенулся отец. — Бегите кто-нибудь за Колюнькой!

С помощью Глеба и Братца Кролика он начал собирать вещи. Гусь с Мишаней побежали к Синицам, чтобы разменяться с ними: им — их бредень, себе — своего Колюньку.

Гусь понес бредень в хату, а Мишаня направился к стоявшей среди двора старой рассохшейся лодке, где сидели Колюнька и Пэтя, рассматривая каких-то зверей в книжке.

— Це — я! — говорил Пэтя, тыча пальцем в какого-то кота на картинке. — Дывись, якой гарный: вусы великие! А ось — ты: рудый та пузатый..

Он показал на какого-то некрасивого зверька.

— Ни! — заливался смехом Колюнька, отбирая книжку и выискивая другую картинку. — Це — не ты! Не гарный! Ты — вот: голый хвост!.. А я вот — собачища, всех кусаю: ав-ав-ав-ав!

— А я — кот лесовой, усих царапаю: мя-я-я-я-яу!

Уронив книжку, они встали на четвереньки и начали царапаться икусаться, мяукая, лая, а в промежутках счастливо хохоча.

— А ну пошли! — сказал, подойдя, Мишаня.

— Куда? — с недоумением спросил Колюнька.

— Домой едем!

— Ни! — так замотал головой Колюнька, что Мишаня испугался, как бы она не оторвалась — Пэтя мне крота хочет казаты!

— Пошли, а то больше не возьмем! — сказал Мишаня, таща его за руку.

Колюнька смирился и пошел, то и дело оглядываясь на Пэтю, который печально смотрел ему вслед…

Когда машина уже медленно ехала по лесной дороге, запыхавшийся Пэтя выскочил из кустов ей наперерез, размахивая чем-то и отчаянно крича:

— Чиполлину забув!

— Тебе! — успел крикнуть ему Колюнька, а когда Пэтя скрылся из глаз, объяснил: — Пускай Чиполлинушка в лесу поживет вместо меня… Ему понравилось, стал дикий… И я тоже!..

…Снова машина ехала лесами, полями, деревнями, и все дальше делалась Синичка.

Но где-то за лесами, за полями — она была! Там мышь любовалась хлебными запасами, красивая черная крыса пересчитывала картошку и яблоки, Чиполлино привыкал к новой жизни, Синицы разговаривали про новых знакомых, под столетней ветлой покоился клад, а главное — в чистых заросших кувшинками заводях разгуливали на воле сазанчики, которые, конечно, все нашли друг друга в реке, — а как же иначе?