Анатолий Мошковский - Взрыв у моря

— Ты куда? — спросил его Леня.

— К обеду вернусь.

Вывел из подъезда, вскочил в седло и поехал. Понимал: нельзя так сразу, неловко, хоть и получил разрешение, чуть не с утра являться к Сашке. Да не мог он больше торчать дома. Он медленно нажимал на педали, объезжая людей, иногда негромко позванивал и все думал, все думал о Сашке с Людой.

Вдруг раздался пронзительный свист. Костя вскинул голову. На башне дота сидели его дружки. И вопили, и свистали, сунув в рот пальцы. Гришка даже сигарету бросил на землю, так хотелось ему освистать его. Петька в той же, еще больше измятой белой рубахе, осклабленный, с черной брешью в зубах, спрыгнул с башни, что-то поднял и замахнулся. И почти в тот же миг Костя почувствовал сильный обжигающий удар в бок. Сжал от боли зубы, пригнул к рулю голову, изо всех сил нажал на педали и промчался мимо них. Вот гады! Будто он что-то отобрал у них, что-то должен им!

Остановиться бы, подойти бы к Петьке и двинуть в зубы, чтобы прибавить еще одну брешь. Живописней стал бы! Но сейчас нельзя. Да и вряд ли остальные дружки будут стоять и наблюдать, как избивают их главаря… Костя мчался дальше, все еще слыша за спиной свист и вопли: уж слов-то они не жалели, в выражениях не стеснялись.

Он все время звонил, лавировал между людьми и все-таки зазевался — не заметил! — и стукнул колесом в край тележки с Колей Маленьким. Он был в синей затрапезной фланелевке и замусоленной бескозырке, на которой ничего уже нельзя было прочесть, и одна ленточка с якорьком была наполовину оторвана — неужели сохранил свою форму с военных лет? Конечно, ту форму он давно износил и где-то достал другую. Он двигался, отталкиваясь от асфальта особыми деревяшками, за которые держался кожаными перчатками с продранными пальцами. Тележка его на шарикоподшипниках от столкновения дернулась в сторону и на Костю обрушился плотный заряд моряцкой ругани. Вдобавок к брани дружков. Костя, еще ниже пригнув к рулю голову, мчался дальше, чтоб Коля Маленький не узнал его. Они ведь хорошо знакомы: в прошлом году, осенью, Костя случайно нашел в луже возле одной забегаловки его медаль «За отвагу» с выдавленным танком — тяжелую, серебряную, с ушком, за которое она прикрепляется к планке, и сразу подумал: не Колина ли? Отдал, и тот благодарил его и при встречах называл братишкой и Калугиным-младшим. Коле было за сорок, а все звали его Колей Маленьким, словно был он мальчишкой или парнем. Мотоколяску — маленький удобный автомобильчик, который ему выдали даром как инвалиду первой группы и кавалеру ордена Отечественной войны 2-й степени и нескольких медалей — он вроде бы кому-то продал, деньги пропил и стал ездить на этой низенькой тележке. Отец рассказывал, что его устраивали на разные работы — не удерживался, пробовали лечить — мало помогало. Обносился, размяк, и в Скалистом давно привыкли к его осипшему голосу у цистерн с вином или у кафе. Многие организации занимались им: в райсобес вызывали, в военкомате стыдили; давал слово, что изменится и даже уезжал из города, но ненадолго, возвращался: «Не могу жить в другом месте, здесь я изувеченный был, здесь и концы отдам!» И все продолжалось по-старому. Правда, несколько последних месяцев он работал в сапожной мастерской и, говорят, очень неплохо, только вот с трудовой дисциплиной был не в ладу, да ему многое прощали…

Сейчас Костя мчался от Коли Маленького и не хотел, чтоб тот его узнал, и не потому, что нечаянно стукнул колесом в край тележки — удар был ерундовый, а потому, что стал избегать Колю Маленького после случая зимой, о котором Костя не хотел рассказывать ни Сашке и никому другому. Отец встретил Колю Маленького, сильно пьяного, полузамерзшего, в одном из городков их побережья, посадил в машину, привез в Скалистый и, к большому неудовольствию мамы, принес его, обхватив обеими руками, вместе с тележкой в квартиру, и это была для них бессонная ночь. Колю Маленького устроили на дедушкиной раскладушке, и бывший моряк шумел, ругался, хрипел и, выкрикивая слова команды, шел в атаку, несколько раз падал с раскладушки, куда его снова укладывали, а утром, проснувшись, он плотно позавтракал, выпил три чашки крепкого кофе с пирожным и, подтягиваясь на руках, протащил свое коротенькое, обрубленное войной тело по квартире, зорко оглядел, скривил опухшее, небритое, с заплывшими глазами лицо и сказал отцу: «Неплохо ты живешь, Васька, аккуратно, чистенько. А ведь, как и я, простым матросом был! Был ведь?» — «А кто сейчас плохо живет? — ответил отец. — С квартирой повезло, верно, привалила удача, а в другом… Любой так может жить, работка у нас, сам знаешь, не из легких: смотри в оба, собьешь кого, заденешь, нарушишь — не отбрешешься, статья…» — «Ничего зашибаешь?» — «Как когда, от плана зависит, от техсостояния машины, от погоды, от рейсов и от наплыва…» — «Этих самых — клиентов? — из кривых запухших щелок следили за отцом острые трезвые глаза. — Они-то, слышал, суют вам в карманы эти самые чаевые. Суют ведь?» — «Разный клиент бывает, другой и по счетчику не заплатит, гонишь в шею — в отделение такого везти себе дороже…» — «Молодец, Васька, ведешь себя, как положено, зеленого змия поборол, не тратишься, за ум взялся, не то что другие непутевые и пропащие алкаши… Благодарность выношу перед строем! Ну пока, я поехал… Не забывай, Васька, морскую пехоту!» — Коля Маленький подъехал к двери, подтягиваясь на руках, грохоча колесиками, кое-как спустился по ступенькам и укатил от них, жужжа подшипниками. Отец в тот день был подавленный, угрюмый и до вечера ни с кем не разговаривал. Ничего особенного вроде бы не случилось между бывшими моряками, но Костя с тех пор старался избегать встреч с ним, и отца почему-то было жалковато, да и мама никогда не носила обувь на ремонт в ту мастерскую, где работал Коля Маленький…