Владимир Данилов - Норки, Клава и 7А

Мы все — и девчонки и мальчишки — подхватили песню и пели до тех пор, пока за лесной опушкой не показались голубые дымы Пушного.

Вечером ко мне забежал Клава.

— Айда к Графычу, чего дома сидеть. Мультиков сегодня по телевизору нету…

Я знал, что каморку кормача Мятлик не променяет ни на какие мультики. Да мне и самому хотелось побывать в домике Графыча.

Когда мы пришли, Павел Евграфович ел суп из алюминиевой миски.

— Садитесь вечерять, охотнички, — предложил он.

— Да нет, мы уже, — бойко ответил Мятлик. — Мы просто так пришли. А где горностай?

— Вон, в компании, — кивнул головой старик.

И мы увидели натянутую на легкую правилку шкурку горностая, которая висела на одном гвозде вместе с беличьими.

После того как мы с Клавой побывали на охотничьем путике Графыча, мне хотелось хоть когда-нибудь поохотиться по-настоящему. Ведь охотился же с ним Владимир, который приезжал из города.

— Дедушка Павел, а дядя Володя вам родственник? — спросил я.

На этот раз старик не улыбнулся, и морщины на его лице не разгладились, а наоборот, как-то застыли, словно шрамы. Графыч полез в карман за портсигаром, прокашлялся и неторопливо раскурил тоненькую папироску. Корявыми заскорузлыми пальцами он переворачивал на столе самодельную коробку портсигара.

— Володимер будет мне вроде как за сына. Сам-то я скобарь — из-под Пскова, значит. Родина там моя. А как война началась, на фронт ушел. Семья в деревне осталась. Деревню враг дотла спалил. Там вся семья погибла. Никого из родни не осталось. А под Старой Руссой фронтового дружка схоронил — Егора Ошевнева. Петрозаводский он был — однополчанин мой. Вот его портсигар, на память себе оставил. Тут вот и адрес его выбит.

Графыч мизинцем подтолкнул к нам солдатский портсигар. На внутренней стороне мы прочли адрес: «Карелия, Петрозаводск, Каменистая, 8».

— Войну-то я уже в Польше кончал. А как прослышал, что домой скоро, написал по этому адресу. Больше мне писать было некуда. Володимер, сын его, ответил мне, к себе позвал. С победой-то я пришел в свое родное село, осмотрел головешки да печные трубы и дале тронулся, к Егорову сыну. Только житель я не городской. Пожил, сколько мог, у Володимера, а потом в лес подался.

— В лес? Стали охотником? — вырвалось у Клавы.

— Да нет, на лесозаготовки. А охота — так, для веселья.

— Павел Евграфович, расскажите про охоту, — попросил я.

— А чего тут рассказывать? — Графыч широкой ладонью смахнул со стола крошки. — Вот, к примеру, вышел такой случай, что я на глухаря ружье не поднимаю.

— Почему? — разом спросили мы с Мятликом.

Графыч рассказал нам историю, которая до мельчайших подробностей осталась у меня в памяти, будто я вместе с ним встречал тогда весенние рассветы в далекой лесной сторожке.

Это было в ту весну, когда к будущему лесопункту Речка еще только-только начинали гнать узкоколейку. Самого лесопункта еще не было и тракторные волоки веером разбегались во все стороны от конца узкоколейки.

Однажды на платформе привезли дощатый домик с одним оконцем, поставленный на сани-бревна. Трактором затащили его на высокий песчаный бугор у берега ламбушки, В домике поставили железную печку, смастерили топчаны.

— Живи, Павел Евграфович, в свое удовольствие, — сказал технорук.

И поселился Графыч в этом дощатом теремке. Работа была нехитрая — уедут лесорубы к ночи в поселок, оставят бензопилы и трактора — вот и присматривай, чтобы какой лихой человек не набедокурил. Короче, определился Графыч в сторожа.

Днем промышлял рыбалкой и охотой, а посреди ночи выходил из своего домика и слушал, чем лес живет. Какая птица в родные края вернулась, какой зверь к человеческому жилью идет. Одинокому человеку другой жизни и не надо.

Лесорубы — народ деловой. Днем окрест ревут трактора, завывают бензопилы, с тяжелым уханьем падают вековые сосны. Днем зверь и птица сторонятся лесной делянки. А к вечеру вроде и не было великого шума, И утки шебуршат на ламбушке под самым окном Графыча, и лосиха с лосенком пройдет по бугру возле его домика.

Неподалеку от сторожки из ламбушки выбегал ручеек. И здесь, на соснах, Графыч насмотрел глухариный ток. Добыл глухаря, потом другого. Хотел технорука предупредить, чтобы лес на току не валили, мол, глухари это место облюбовали. Да не успел, глядь, а уж лесу-то не стало. Одна сосна высоченная осталась. Вальщик пожалел ее, уж больно семенник хороший. С нее ветер семена на полкилометра отнесет, и новый лес поднимется.