Иван Симонов - Охотники за сказками

— Неужели Пищулин с жуликами заодно действует? — произнес, наконец, дедушка в раздумье.

Мы молчали.

Дед Савел поднял голову и выпрямился.

— Ничего, Квам, ничего! — кивнул он, обратив внимание на мой удрученный вид. И уже совсем бодро добавил:

— Все перемелется — мука будет… Верно, Павел?

— А ты что же это, брат, про молоток-то забыл? — через меня дотянулся дед Савел до Зинцова и провел ему по волосам «встречь шерсти». -Не видал, может быть?

Но и за шутливым тоном лесника слышались нескрываемое волнение и тревога, причины которых мы не могли разгадать. С нетерпением, какого мы не замечали за дедом до сих пор, ждал он ответа на свой вопрос.

— Видел, — уверенно отозвался Ленька.

— Стукнули, значит, по пеньку?

— Стукнули.

Мы настороженно наблюдали, как подействует на дедушку такой ответ. В течение нескольких минут никто из нас не обронил ни слова.

— Вот что, соколики, — вдруг сказал дедушка твердо, приняв, по-видимому, важное решение. — Уважьте-ка лоскуток бумажки.

Костя Беленький, отделив свои записи, перевернул тетрадь на чистый лист и подал ее.

— Ну, а вам — по шалашам, — стараясь казаться веселым, посоветовал наш добрый покровитель. — Теперь все в сборе.

Стараясь не шуметь, мы потихоньку вышли из сторожки. Дед Савел остался в опустевшем доме наедине со своими думами.

Взволнованные многочисленными событиями дня, непонятной тревогой дедушки, долго не засыпали мы в эту ночь. Над шалашом гудели комары, звенели в чистом ночном воздухе отчаянно и тонко, пробиваясь к нам через щели. Под дальним берегом озера гулко ухала выпь, дико хохотало ночное пугало — угрюмый филин. Впросонках подавали голоса другие, должно быть кем-то потревоженные, птицы. Невидимый зверек хлопотливо бегал вокруг шалаша маленькими торопливыми шажками, с робкой осторожностью царапал кору деревьев, шуршал тростником, будто устраивал себе постель за чуткой стенкой, по соседству с нами.

Полюбили мы свой лесной шалаш.

Каждую ночь, лежа в нем, странно было думать, что неподалеку от тебя спят или разгуливают преспокойно разные зверушки, неслышно пролетают ночные птицы; может быть, голодная лиса гонит зайца, колючий еж захоронился в траве под стенкой, выслеживая глупого мышонка, или огромный сохатый, вскинув тяжелые рога и настороженно прислушиваясь к каждому звуку, беззаботно проходит мимо нашего зеленого жилища.

Возвратившись от дедушки в шалаш, мы и о звездах переговорили и всех лесных зверей перебрали.

Лежа в постели, Костя Беленький любит вести такие беседы, а мне больше нравится слушать их.

Прикрывая глаза, я внимательно прислушивался к разговору товарищей и наблюдал за одинокой полоской света под окном сторожки. Щелка в шалаше была маленькая, полоска под окном — узенькая. Глядя на нее, глаза у меня тоже суживались. Так, казалось мне, лучше думается, скорее можно догадаться, что делает оставшийся в одиночестве дед Савел.

За ленивой разгадкой этого и явилось полное успокоение от всяких дум.

А загадка раскрылась самым быстрым и неожиданным для нас образом. Уже наутро следующего дня все мы знали, что так озаботило и расстроило деда Савела.

И до сих пор хранится вложенная в тетрадь Кости Беленького записка, которую писал дедушка в эту ночь.

Узкие, худощавые буквы экономно и старательно прилажены одна к другой. Они вытянулись прямо, словно тычинник в частоколе; по тетради в одну линейку занимают весь пробел от нижней до верхней полоски.

Это письмо с незнакомыми для нас ятями, фитой и ижицей, с твердым знаком после твердых согласных на конце слов помогло нам раскрыть и тревоги деда Савела.

С трудом разбирая слова и разглядывая незнакомые буквы, прочитали мы поутру на отдельном листочке в тетради, возвращенной дедушкой Косте:

«Фома Онучин опять зачастил в наш бор навещаться. Нонче в сумерках такое сотворил, что просто умопомрачение. Веришь, нет, две семянки подвалил и увез. Ребятишки мои на месте его застигли. Только молоды и доверчивы они на людей, хочется все в добром виде себе представить. Потому и про Онучина дурного не заметили, а сказать им правду язык мой не ворочается. Жалко малых ребятишек в такую грязь окунать.

А от меня Фома уходит, словно по духу чует. В другой раз в новом месте появляется. Один ли он орудует или в сговоре с кем, понять не могу. Только он будто заранее мою отлучку угадывает, тогда и появляется. А след свой, вражина, так заметает, что и веры нет изобличить его.