Любовь Воронкова - Где твой дом?

— Вызовите машину.

— А если по существу, — Никанор Васильевич увидел, как побледнело у директора лицо, сжалился над ним, — не из-за кормов это несчастье. Запас у Веры был, только расходовала она его как попало, без расчета. Пелагея, так та рассчитывает. И молодые тоже. А эта — и в кормушки и мимо, она — Вера Грамова, ей достанут!

— Но если не из-за кормов, то из-за чего же?

— Аспергилёз у них. От сырости. Оттого, что подстилки у них чистой не было. На сырой соломе утки спали — вот отчего. Солома заплесневела, а Грамова не видела, а может, и не управилась.

— Двести с лишним — за одну ночь!

— И пятьсот могут погибнуть. И тысяча. И все за одну ночь. А я не уследил — судите меня. Вы сочли необходимым послать меня в это время на курсы повышения квалификации. Это правильно, повышать квалификацию необходимо. А когда я вернулся, тоже не сразу к ней бросился. Считал более важным понаблюдать за молодыми бригадами, которые еще неопытны. А здесь что? Неопытность? Неумение? Незнание?

— А черт ее знает, эту бабу!

— Зато — звезда! — Никанор Васильевич пожал плечами. — Ведь вам звезды необходимы.

Подошла машина. Директор пригласил с собой Никанора Васильевича и вышел из кабинета.

Приехав к Вере на птичник, Савелий Петрович увидел, что утиное стадо в еще более плачевном состоянии, чем он думал. Многие утки ходили окровавленные.

— Это что такое, — упавшим от гнева голосом спросил он у Веры, — ты что же — не видишь?

— Почему не вижу? Вижу, — хмуро ответила она.

— Да как же ты допустила?

Вера холодно взглянула на него.

— А чего ж вовремя комбикорма с завода не привезли? Одной мукой кормлю — вот и жрут друг друга.

Савелий Петрович готов был испепелить ее своими яростными желтыми глазами.

— А чего ж ты молчала, что у тебя комбикорма нет? Я, что ли, должен обо всем знать и помнить?

— Да уж о моих-то делах могли бы и знать и помнить. Под вашу диктовку обязательства-то брала.

— Под мою?! А ты, значит, в стороне стояла!

Директор, задыхаясь, прошелся по берегу. Вон как щиплют друг друга — до крови.

Он снял свою белую полотняную кепку, провел рукой по густым влажным волосам, стараясь успокоиться.

— Эх, Вера! А я-то на тебя — как на каменную стену… Смотри-ка, стадо-то какое — ай-яй-яй! Эти в крови, те как пеплом посыпаны. Да что с тобой: видишь, что у тебя творится, или нет?

— Вижу.

— И тебе все равно? Как же ты с таким-то стадом свои обязательства выполнишь? Позор один, и все! Один только позор — и тебе, и мне, и совхозу. Вот и все, что я вижу.

— И все? — Вера подняла на него глаза, и Савелий Петрович оторопел: неодолимая ненависть глядела на него из этих больших, потемневших глаз. — И все?! — повторила Вера и шагнула к нему, будто собираясь размахнуться и ударить его.

Директор попятился.

— Вера, что с тобой, в самом деле? Ты что?..

— А почему это вы мне говорите «ты»? — Вера не спускала с него своего тяжелого взгляда. — Во-первых, мне не девять лет, из детства давно вышла. А во-вторых, я — знатный человек меня знают во всей области. А вы кто такой? Кто про вас знает-то? А все-таки я вам «вы» говорю. А вы мне — «ты». Почему это, а?

— Вера, Вера, что с… да разве в этом сейчас дело? Ну хорошо, если хочешь… если надо — я буду тебе «вы» говорить!

— Вот и говорите.

— Насколько я знаю, ссоры еще никогда ничему не помогали, — вмешался Никанор Васильевич.

— Ладно! — Директор нахмурился, голос его стал резким и грубым. — Ну, так вот, извольте, Вера Антоновна, хоть вы и знатный человек, ответить своему директору — думаете вы свои обязательства выполнять или нет?

— Нет.

— Это почему же, по-зволь-те у-знать?

— А потому, что я их уже провалила.

Она резко повернулась и ушла, глубоко вдавливая в мокрую отмель каблуки тяжелых сапог. Вся ее крупная фигура — руки в карманы, платок на затылке, пряди волос по ветру — была исполнена равнодушия и безнадежности.

Савелий Петрович чуть не ослеп от ярости. Расталкивая уток, попадавшихся под ноги, он круто зашагал к машине.

— Чертова девка! Зазналась. Выгоню к черту из совхоза! Кому это, к черту, такие работники нужны! Обленилась, подстилка сгнила — переменить руки отсохли. Утки сожрали друг друга. К чертям тебя с твоей знатностью…

Оставив Никанора Васильевича на птичнике, Каштанов бросился к машине. Всю дорогу он ворчал и ругался:

— О кормах и то не позаботилась. Привыкла, что люди за нее думают. Аспергилёз развела. А? Позор!.. К Колокольцевой заедем, — хмуро сказал он шоферу, — посмотрим, как там… что за «маяки».