Любовь Воронкова - Где твой дом?

Она вздохнула, пожала плечами и, зябко кутаясь в белый шелковый платок, медленно вышла из калитки.

Прошла неделя. Девчонки из Руфиной бригады совсем измучились. И больше всех замучилась сама Руфа. Она никому не поверяла своих чувств, своих тревог, страхов и опасений. Она каждый день ждала, что бригада взбунтуется и бросит утят — девушки уж очень уставали, до того уставали, что и браниться друг с другом начали. Чуть что не так — кричат друг на друга: «Это ты недоглядела, это ты не сделала!»

Правда, сердились недолго, а все-таки нехорошо. Работать с бранью и с досадой нельзя, работать надо с лаской, с добротой. Даже земля, поле — и то это чувствуют. А здесь — живьё! Утиные детки, птенчики. А деткам, всем детишкам на свете, всегда нужна забота и ласка.

Иногда Руфа украдкой поглядывала то на одну, то на другую подругу — не думает ли бросить все да сбежать? Особенно тревожила ее Женя — ей-то всех труднее, она не привыкла работать, она не умеет не спать, когда нужно, Засыпает, и все, и ничего с ней не поделаешь. Вот и Клава тоже. Лицо у нее унылое, недовольное.

Каждый день Руфа ждала, что Клава подойдет к ней и скажет:

«Ну, хватит с меня, Посмотрела, попробовала. А теперь в Москву, к тетке».

Но Клава молчала. А сдалась как раз та, о ком Руфа и не беспокоилась, — крепкая, плечистая, румяная Катя.

— Не могу, что хочешь делай, не могу. Поясница болит, руки болят, голова болит и спать хочу до смерти.

— Что ты, Катя, — жалобно просила Руфа, — и пяти дней не прошло. Дальше-то легче будет.

— Отосплюсь — приду. А сейчас не могу.

Повернулась и ушла, убежала, чтобы не видеть никого из бригады и не слышать упреков.

Руфа проводила ее мрачным взглядом, сжала свои крупные розовые губы, помолчала, подумала. Справилась, как всегда, в одиночку, с горькой обидой, согнала морщинки со лба и пошла к утятам, будто ничего не случилось.

— Катя отсыпаться домой побежала, — сказала она девушкам, — не выстояла, подкосилась.

— Тоже мне, — презрительно отозвалась Клава Сухарева, — кисейная барышня! А еще комсомолка.

Руфа засмеялась от радости, что именно Клава так сказала. Значит, она-то бежать не собирается…

— Если бы Каштанова ушла, я бы не удивилась, — пожала круглыми плечиками Аня.

Женя, которая возилась с утятами, гневно подняла голову, глаза ее стали злыми.

— А я что — давала повод так думать обо мне? Говори — давала?

— Да я потому, что ты, ну все-таки не как мы… — начала что-то лепетать Аня, — ты все-таки…

— Значит, я хуже вас?!

— Девочки, перестаньте! — Руфа встала между ними. — Ой, глядите, утята водой заливаются.

Пока они спорили, утята набились в поилку и некоторые уже лежали в воде кверху лапами. Все бросились вытаскивать их, принялись обтирать; сушить. Просто глаз нельзя отвести от этих маленьких негодников!

Но хоть и погашена была ссора, у Жени в душе все-таки саднило от обиды: как ни работай, как ни будь стойка и самоотверженна, все равно «ты не как мы»! А о том никто и не подумает, что делается у нее дома, какой раздор у нее с матерью и с отцом — особенно с отцом. Как тяжело у нее из-за этого на душе и насколько ей труднее сейчас, чем им всем! А для чего, все это? Для того, чтобы быть такой, как все, — комсомолкой, а не «директорской дочкой».

«Сами не понимают, так я объяснять не буду, не жалости же у них просить!»

День прошел трудно. Девчата нервничали, сердились. Все устали, хотели спать, хотели вернуться к нормальной человеческой жизни, хотели жить так, как жили до сих пор: на ночь ложиться в постель, днем работать, а вечером принарядиться и отправиться в клуб. Уже бродили неясные разговоры — вон, Катя собралась да и ушла, не мучается, как мы… Ну, и не выстояла, ну, и подкосилась — а что, из комсомола исключат, что ли?

И кто знает, что сталось бы с бригадой, если бы не Руфа.

— Девочки, еще немного потерпеть! — уговаривала она. — Еще денька два-три, смотрите, они уже на ножках крепко стоят. А растут-то как заметно. А хорошенькие-то какие!

Иногда потихоньку кивала на Женю:

— Посмотрите на нее — все-таки избалованная, работать не привыкла, а не сдается, не жалуется. А что же мы-то?

И оттого, что Руфа никогда не теряла спокойствия, и оттого, что не забывала вовремя распорядиться насчет кормов, и оттого, что была всегда весела и дружелюбна, девушки держались около Руфы и бригада не распалась.

И каждая думала — ну еще, еще немного, дня три, потом уже будет легче, и вздохнем свободнее, и жизнь наладится.