Сергей Артамонов - Бунт на корабле или повесть о давнем лете

— А ты мне ещё про ваш двор расскажешь?

— Петька шагнул в мой куст — и на футбольной поляне одним игроком стало меньше.

— Да чего там особенного? Ну, дома стоят, а в серёдке — двор. И всё.

— Ну, а ещё чего есть? Расскажи!

— Да я же из лагеря убежал! — сказал я и тут же сам заново это вспомнил, и ёкнуло у меня сердце…

Вспомнил, и завертелось колесо моих страхов. До того тошно сделалось, что слышу вот — Петька опять у меня о чём-то спрашивает, да никак не доходит до меня, что он теперь? О чём он ещё?

Оказывается, он вот какую ерунду городит.

— Ты, — говорит он, — обратно ступай! А? Чего будет-то? Ты же нашёл свой галстук? Ну и иди, скажешь им — нашёл! А? А я к тебе приходить буду…

— Да не терял же я его, не терял! Я его сам закопал, чтобы не сняли! Они хотели меня на три дня непионером сделать, понимаешь? А для этого надо на линейке, при всех — понимаешь? — снять с такого человека галстук! Я его раз — и закопал. Снимайте теперь! Они тогда запасной взяли из пионерской комнаты. Чтобы надеть и снять сразу же, понимаешь? Только это уже не одно и то же: мой-то у меня! Хочу — надену, а хочу — и спрячу его обратно… Вот их зло и взяло. Особенно Геру нашего. Я его ненавижу!

— А чего тебе будет за это?

— Будет! Уж не беспокойся. Не знаю вообще-то. Может, вышибут… Матери телеграмму пошлют, чтобы забрала меня, и всё.

Теперь мы шли и не разговаривали. А куда шли — и сами того не знали, просто так по лесу. Мне-то всё равно, а Петьке и подавно, потому что для него здесь никакой не загород, а знакомые места. Он, оказывается, тут каждый день, да по два раза, коз гоняет: утром — пасти и вечером — домой, в деревню.

— А они тебя искать не будут? — И я кивнул назад.

— Не! Чего им меня искать. Мне уж домой надо.

— А далеко?

— Не! Близко. Этот лес пройти, и сразу деревня наша.

…А что, если я в этой деревне останусь? Пусть мама думает, что я в лагере, а я с Петькой. Стану тоже пастухом. Глупо, что из-за Полины и Геры их не пускают к нам. Правильно, что Спартак стал их в футбол учить. Возьмут да и как обставят под нолик наш первый отряд!

Я за деревенских болеть буду!

— Я за ваших буду болеть! — сказал я Петьке, а он изумился:

— Ну? Обиделся, да? И значит, пойдёшь в лагерь всё-таки?

— Не знаю ещё сам… Но не из-за обиды я! Я на первый отряд не обижен, я только на наших, да и то не на всех. А болеть буду потому, что ваши умеют хуже наших и за вас справедливей болеть… И можно, я в твоей деревне пока поживу, пустишь?

— Я-то что! Живи. Хлеба я тебе всегда отделю, у меня его полно. Все бабы дают, чтоб ихних коз больно не гонял. Я беру. Матери ношу. Молока тоже у нас много бывает. А спать где хочешь: и на сеновале у нас, и ещё я место знаю… Ты читал «Аэлиту»? Могу принесть…

— Принеси тогда. Я читал, но ещё раз прочту, когда спать ночью не захочется… А ещё кто-нибудь там спать будет, где я?

— Я буду к тебе приходить, не бойся! Только там огонь жечь нельзя!

— Ну, мы и не будем, если нельзя…

— Днём почитаем. Когда козы лягут, и мы тоже — ноги-то не казённые! А потом бабы доить их придут, нам пожрать принесут, тогда и почитаем… Я эту «Аэлиту» почти всю наизусть знаю. С прошлого года она у меня, и не отдаю — неохота с ней расставаться… Смотри! Вон туда глянь!

Так он неожиданно вскрикнул, Петька, что я присел, даже не успев глянуть туда, куда он показывал.

Я присел, и Петька возле меня свалился. Шепчет:

— Во! Это ваши, точно! Это которые за тобой…

Они вышли из лесу, а между нами лесная опушка с кустарником, и ныряют головы их, то пропадая, то вновь появляясь. Одна… трщ а вот и пятая — впереди всех — это Витька-горнист, заметил или нет?

— Вставай, эй! Антошка — дохлая кошка! — крикнул Витька, оглядываясь по сторонам и высматривая — он потерял нас из виду, но, как нарочно, идёт прямо к нам с Петькой…

Давай, Петька, ползком, а? По-пластунски умеешь?

— А чего их бояться-то? Лучше встанем давай!

— Тебе-то ничего они не сделают, а мне — ого! — сделают!

— Что же я-то? Руки в брюки стоять буду? Сказал тоже!

— Да нет же! Ты потом всё равно домой пойдёшь, а они мне тогда…

— И ты со мной!

— Да нет, Петь, это я так только… Говорил только… Лежим мы так и помалкиваем. И не гляжу я на своего нового товарища, потому что с три короба ему нагородил.

Он вот поверил мне даже. А я? Да я и сам хоть и не до конца, но тоже полуповерил во все эти фантазии: коз пасти, есть хлеб с молоком, спать на сеновале. А мама ничего не узнает, а мы тут «Аэлиту» читаем…