Тамара Лихоталь - Не сказка про белых гусей

— А я докажу, — Сережка, как всегда, распалился. И Коп-Коп тут как тут:

— Да, да, — щеки надул.

С тех пор как Сережка отбил его тогда вместе со знаменем, Коп-Коп так и ходит за ним, как бычок на веревочке. Друзья — водой не разольешь. Только если вдруг шпана какая или так — заваруха, Коп-Коп — за Сережкину спину. Даже удивительно, как он ухитряется — здоровый такой. Ему ведь Сережка — по плечо. А тут вон головой кивает, будто это он сам пробовал без воды столько суток.

Люська у окошка вертелась: «Снег! Ой, какой снег! Ах, какой снег!» — а сама на Славу посматривает. Раньше на Сережку смотрела, а теперь — на Славу. Сережка ушел. И Коп-Коп — за ним. Люська:

— Посмотрите, какой снег.

Но Слава не смотрел. Люська поджала губы. Люська отошла. А Слава… Тут он подошел:

— Таня (Таня, а не Топик), Таня, пойдем в кино.

Шагая рядом с Валей, я снова и снова вызывала в памяти весь этот короткий, но такой волнующий разговор. И как это он просто вдруг подошел и сказал: «Пойдем». А я? Что я ответила? Что-то пробормотала, вроде: «Пойдем». Нет, я, кажется, просто кивнула головой — у меня не нашлось никаких слов. А наверное, надо было сказать «спасибо».

— Как ты думаешь? — спросила я Валю. Но и Валя не могла сказать. Ведь ее еще никогда никто не приглашал в кино. То, что мы ходили все вместе с Сережкой Крайновым и с другими нашими мальчишками, — это не в счет. Это просто так.

— Наверное, надо, — сказала Валя, подумав. И мудро рассудила: — Ничего, ты потом скажешь, когда придешь.

Но я не сказала Славе «спасибо». Я не пошла с ним в кино «Интернационал» на картину, в которой навстречу грозному закату летели взмыленные кони. Я так и не знаю, доскакал ли тот всадник и дождалась ли его похожая на Валину Зойку девушка. Потому что в тот день в моей жизни случилась большая беда. Я могла бы рассказать об этой беде. Я могла бы рассказать также о летнем июньском дне, круто изменившем нашу жизнь, об испытаниях, которые уже стерегли нас. Но эта книга — о самых счастливых днях и годах. Поэтому вспоминаю я только хорошее.

Может быть, это мелочи, о которых не стоит говорить, но моя память заботливо сохранила их. Вот тихонько вошла и села со мной Валя. Она удивительно умеет молчать — моя Валюха. Ребята сгрудились у моей парты. Они ничем не могут помочь, но я чувствую их рядом, вижу расстроенное лицо Сережки Крайнова. А еще я помню наш последний сбор в школьном зале.

Нам вручили комсомольские билеты, в которые тут же вписали наши имена и фамилии. Я взяла серую книжечку с профилем Ильича и спрятала ее в карман коричневой вельветовой курточки. Этот карман по моей просьбе только вчера вечером пришила мне мама, чтобы я никогда не потеряла билета.

Сбор окончился. Я беспокоилась о маме и заторопилась домой.

— Таня, — окликнула меня Валя, бросившись следом, — ты спешишь?

— Да, врач обещал прийти.

— Ну, ладно, — сказала Валя, дотрагиваясь до моей руки, — беги, а позднее мы к тебе зайдем все вместе, да?

Был еще не вечер, но уже не день. Холодное апрельское небо медленно темнело над «Арсеналом», изредка озаряясь тихими отсветами. Зябли по обочинам тоненькие деревца, и блестели, мерцали схваченные апрельским ледком булыжники уходящего вдаль шоссе. Почему-то выплыли и зазвучали в такт с моими шагами лермонтовские строки. Торжественно и печально и так зримо отдавалось в моей душе: «…сквозь туман кремнистый путь блестит».

Я шагаю, ощущая под ногами горбатые булыжники. Каждый день я хожу по этой дороге, но сегодня у меня такое чувство, будто я только что вернулась откуда-то, приехала вновь после долгой разлуки. Наверное, это так и есть. Можно торопливо пробегать мимо, не оглядываясь, можно даже смотреть и не видеть. Но в какую-то минуту можно вдруг очнуться, удивиться: «Да вот же она — арсенальская ограда!» «Здравствуй, друже!» Кажется, все как было. Зубчатая стена. Добротная, на совесть кладка. Только пустыря нету. Куда ни глянешь — дом к дому. А вдоль шоссе — деревья. Это мы всей школой с шумом и криком сажали их. И было яркое желтое солнце, и мягкие комья земли, и осенние листья. И Люська звонко что-то кричала, заливаясь смехом, а мальчишки из «А», опустив лопаты, стояли и смотрели на нее. А в стороне над ямой, обхватив руками дерево, стоял перемазанный землей Сережка Крайнов. И Валя подошла к нему, и они, столкнувшись, почти касаясь друг дружки головами, вдвоем держали тоненький ствол.

А там в переулке белый особняк райкома… Однажды отец взял меня с собой. Мы вошли за сверкающую островерхими пиками ограду, я подняла голову и прямо перед собой увидела огромного каменного дядьку. Ну и великан! Смотреть на него можно, только запрокинув голову — такой он высоченный. Собственно говоря, это не дядька, а пол-дядьки. У него нет ни сапог, ни даже ног. Но зато есть руки. Не руки — ручища. Вскинув их вверх, он держит в руках галерейку. Но не такую, как у Вали, — стеклянным фонариком, а широкую открытую, опоясанную узорчатой кованой резьбой.