Тамара Лихоталь - Не сказка про белых гусей

— Отца еще нет, — сообщаю я. Отец всегда задерживается на заводе, а Колька всегда приходит рано.

Колька молчит, все еще продолжая вытирать свои ботинки. Я говорю:

— Проходи. — И он проходит и садится на стул возле печки. Он всегда там садится и сидит, пока не приходит отец.

— Никак, опять вырос, — говорит мама. Она каждый раз удивляется.

— Ага, — Колька опускает голову как виноватый. Он и вправду все растет и растет. Вон какой. Я ему до плеча.

Как раз к празднику мама купила гардероб. Гардероб красивый, с зеркалом, только такой огромный — никак не становится в нашей комнате. Мы с мамой его двигали-двигали. Наконец, решили: пускай тут, в углу, где я сплю на диванчике. А диванчик — куда-нибудь. Установили его, все вещи повесили, белье сложили, а полки — свободные. Там и посуда стала и крупа. Вроде все. А мама — недовольна: «Не на месте он», — говорит. Тут Колька явился. Посмотрел.

— Куда вы его хотите?

— Да вот к двери, пожалуй, — показала мама, — только разгружать не хочется. А так его разве сдвинешь.

— А то, — говорит Колька. Это он у моего батьки научился так говорить: «А то». Налег — и гардероб вместе с платьями и с посудой поехал на новое место. Недаром ему чушки таскать дают. Колькины руки в темных неотмывающихся подпалинах вылезли из рукавов и лежат на коленях. Под пиджаком рубашка застегнута на все пуговицы. И волосы не вихрятся как раньше, — зачесаны набок. Волосы у Кольки не светлые и не темные — каштановые. А глаза вроде коричневые — карие, как говорит Люська. Только их не разглядишь. Посмотришь — а Колька сразу отвернется и уставится на печку: будто вдруг увидел там ужас что интересное. И лицо у него сразу — сердитое и красное.

Люська, забежавшая к нам за книгой, допытывалась у меня потом:

— Это кто? Твой знакомый?

— Это Колька, — сказала я, — он с отцом работает.

— Симпатичный.

Мама ставит на стол тарелку с супом.

— Садись.

Колька хмурится и разглядывает печку.

— Я не хочу. Я в столовке обедал.

Но мама не слушает:

— Я уже налила, — и добавляет: —То в столовке, а то — домашнее.

Колька дожидается отца, а я занимаюсь своими делами. Их у меня невпроворот. Краем уха я слышу, как отец, возвратившись, обсуждает с Колькой разные заводские новости, толкуют о том, что с осени Кольке непременно надо идти учиться.

— Сдюжишь, — говорит отец. — Ты молодой.

Сам он тоже учится. Начал с этого года.

— Ничего, — утешал он маму, — будем живы — не помрем.

Мама только головой качала: и так одни мослы торчат.

— Мослы. Подумаешь мослы. Были бы кости! А вот когда тут маловато, — отец стукал себя по лбу, — вот когда тут не хватает — это худо. Назвался груздем — полезай в кузов. Ничего не поделаешь.

Отца выдвинули на повышение, и он теперь начальник цеха. Начальство, как говорит дядя Степан. Мама тогда еще сказала:

— Ну, теперь совсем из дому сгинет. И так сидит на заводе до ночи, теперь раньше утра не жди. — Советовала: «Откажись — и сама же говорила: — Да разве он откажется — хохол упрямый!»

Отец, правда, являлся не к утру, как она предсказывала, а вечером. Умывался и усаживался за стол. Мама тарелку несет, а он уже книгу открыл. Так и ест.

Мама потихоньку на тарелку подкладывает. Довольная: мяса сегодня достала, котлет нарубила. Отец любит котлеты. Из-за зубов своих: котлеты — они мягкие, их жевать легко. Вот и сейчас все доел до капельки. Вытащил из кармана спички, закурил. Мама выбрала минуту, пока он в книгу уткнулся, прибирает со стола.

— Ну, хорошие были котлеты? — спрашивает.

— Котлеты, — говорит отец, — какие котлеты?

Мама чуть тарелку не выронила.

— Да ты в уме ли? Ты что ел-то?

— Ел? Ах, ел? Ну, конечно, хорошие. Покосился на пустую тарелку, хмыкнул:

— Да если б не хорошие, разве я б так тарелку вылизал?

Так и сидит он теперь вечерами допоздна, прикрыв газетой лампу. Мы с мамой и не видим, когда ложится. На газете от лампочки медленно расплывается рыжее крохотное пятно.

— Еще сожжешь, — тревожится мама, — заснешь над своими книжками-тетрадками — и погорим. Вон в бараке, как на Севбаз идти, говорят, чуть не сгорели.

— Ничего, не сгорим. Ни в воде мы не утонем, ни в огне мы не сгорим, — скажет батька, откинется на спинку стула, темными ладонями потрет свои мослы на впавших щеках. Потрет, крякнет и подмигнет: — Вон она как батьке наука дается.

Давно уж прошло то время, когда он хитро хмыкал, подсунув мне мудреную задачку. Мне теперь эти задачки как семечки. Физика, геометрия и великая наука древних арабов — алгебра. Да, это не гуси, гуси — га-га-га. Иногда, когда мы вместе занимаемся за столом, отец протянет руку, возьмет мой учебник, откроет наугад и, зажав в кулак подбородок, прочитает, медленно шевеля губами: