Жанна Браун - Переправа

Переплюйками, комиссар, понтонеры называют мелкие речушки. По-моему, очень точно.

Честное слово, комиссар, я и не представлял себе, что в инженерном полку может быть столько специальностей для солдата: понтонеры, водители, разведчики, водолазы, связисты, радиотелефонисты, механики-водители гусеничных машин, механики-водители плавающих машин и так далее, вплоть до самых неожиданных: сапожника или писаря-чертежника.

Выбор велик, но мы с Колей и Мишкой твердо решили стать понтонерами — нести крест главного дела.

Понимаете, комиссар, танкисты, летчики, моряки, конечно, романтичнее. О понтонерах ни песен не поют, нет ни кинофильмов, ни легенд, но… танки, самолеты, крейсеры — это временное состояние человечества, а мосты вечны. Их будут строить, пока жива наша планета.

Итак, комиссар, завтра присяга.

В казарме суета. Парни отпаривают и подгоняют только что полученную парадную форму. Старшина Петренко придирчиво осматривает каждого, заставляя пройтись, повернуться, присесть… Некоторые щеголи ухитрились так ушить брюки, что не в состоянии нагнуться — швы лопаются.

Я отчетливо вижу, как старшина от подметок до околыша наливается страданием: нет в нас любезной его сердцу настоящей армейской выправки. Правда, строй мы держим отлично, благодаря потогонной школе имени старшего сержанта Зуева, но и только.

Сегодня у нас нет других занятий, кроме одного: быть внешне и внутренне готовыми к завтрашнему торжеству. Поэтому мы с утра торчим в казарме, приводя себя в порядок.

Кстати, Виктор Львович, я еще не рассказал вам, как выглядит помещение, именуемое казармой. Если честно, то оно чем-то напоминает мне пионерский лагерь, только порядка там было гораздо меньше. Представьте себе наш училищный спортивный зал с четырьмя рядами железных коек, заправленных голубыми байковыми одеялами. Возле каждой прикроватный коврик. Пол натерт красной мастикой. Кругом ни пылинки. Солдаты по казарме ходят в тапочках… Да, забыл, между койками тумбочки, в которых личные вещи сложены по единому образцу. Образцовая тумбочка стоит у входа в казарму, и возле нее бодрствует дневальный.

Картина видна? Правда, сегодня в казарме нет обычного порядка. Вместе с мундирами старшина принес кипу знаков различия, две пачки иголок и две бобины ниток: черные и зеленые.

— Всем понятно, как пришивать? — спросил он. — Для особо рассеянных повторяю: погоны на плечи, знаки различия родов войск — в петлицы. Увижу следы ниток — заставлю перешивать. Сто раз повторено и объяснено, что внешний вид воина должен соответствовать…

— Плакату, — с простецкой ухмылкой подсказал Юрка Зиберов и подтолкнул локтем самого простодушного на планете человека Рафика Акопяна: гляди, мол, как прапор взовьется… Рафик не понял и спросил удивленно, заикаясь на каждом слове:

— За-ачем толкаешь, а? Я па-па-па…

Солдаты грохнули смехом. Мы смеялись громче, чем следовало, сбрасывая напряжение, в котором пребывали с самого утра. Старшина терпеливо переждал хохот и невозмутимо закончил фразу:

— Уставу. И плакату тоже.

Зиберов подмигнул ребятам и сказал с тяжким вздохом:

— Ну и жизнь, мужики… Все по уставу: и спать, и жрать… А если кой-куда, тоже по уставу?

Старшина весь подобрался, точно приготовился к прыжку. Я думаю, мысленно он взял барьер.

— Чтоб вы знали, Зиберов, чтоб крепко запомнили: шуточки шутить можете надо мной, над кем угодно, если позволят, но устав — святое! В нем каждая строчка солдатской кровью оплачена. Не советую.

— Да ладно, старшина, — примирительно сказал Зиберов, — ну трепанулся от нечего делать… С кем не бывает?

— Не понял, — властно сказал старшина.

В казарме стало тихо… Мы перестали шить и уставились на застывшего посреди казармы старшину и старательно пришивавшего погон к парадному мундиру Юрку Зиберова. Одни смотрели с удивлением: чего, мол, нарывается? Другие хмурились, осуждая. Большинство же наблюдало за развитием неожиданного поединка со спортивным интересом. Я, конечно; знал, что верх должен взять старшина, иначе он не дослужился бы до прапорщика, но мне было интересно: как он это сделает?

Томительное молчание длилось несколько секунд. Возле бачка с питьевой водой маялся тощий остроносый недотепа Павлов, не решаясь поставить кружку на место. Внезапно Зиберов вскочил, уронив мундир на пол, вытянул руки по швам и, подражая Швейку, отбарабанил:

— Так точно, товарищ прапорщик. В армии шутить можно только над собой и еще над тем, кто позволит.