Владислав Крапивин - Оруженосец Кашка. Повесть

И вдруг испугался Кашка: а где Альпинист? Не потерялся ли? Кашка схватился за карман. Альпинист, конечно, был там. Облегченно передохнув, Кашка вытащил его: пусть поглядит на свет.

Володя ненадолго оставил свою работу.

- Кашка, откуда этот человечек? Забавный… Ты его сам вырезал?

- Не, не сам. Это Костин… - Кашка подумал и объяснил: - Костя на Памире. Он изучает ледники.

Володя осторожно спросил:

- Он твой брат?

- Он мой друг, - с неожиданной резкостью сказал Кашка. И впервые взглянул на Володю как равный. Даже с вызовом.

Так уж получилось. Вырвались эти слова, и будто сам Костя встал рядом. Да, он был друг. Никто-никто на свете не мог сказать, что Кашка соврал. И Володя, конечно, не мог. Он только подумал, что это очень странно: откуда у Кашки такие друзья?

- Покажи.

Кашка положил Альпиниста ему в ладонь. Деревянный путешественник был легонький, как спичка. Сейчас Володя разглядел, что вырезан Альпинист очень аккуратно и точно. Были заметны даже пряжки на лямках рюкзака и рубчики на толстых подошвах ботинок. Маленький покоритель вершин улыбался весело и беззаботно. Однако, приглядевшись, Володя увидел на крошечном коричневом лбу и у рта ниточки-морщинки.

- Ты с ним играешь? - спросил Володя.

- Ага… иногда, - признался Кашка. Он опять притих и сделался прежним малышом-оруженосцем.

- Это хороший путешественник, - серьезно сказал Володя. - С ним хорошо играть. Он может плавать, ходить по лесам, по пустыням, подниматься на вершины…

- Он поднимался, - осторожно вставил Кашка, и в голосе его была боязнь: может быть, Володя смеется?

Но Володя не любил насмешек и редко насмехался сам. Пусть Кашка видит, что он, Володя, хоть и большой, но тоже понимает игры и тайны.

- Можно еще сделать его парашютистом, - сказал он. - С воздуха можно забрасывать его в самые неведомые земли.

- Как парашютистом?

- Да очень просто. Нужен только платок и нитки для парашюта.

Кашка нерешительно вертел в пальцах Альпиниста.

- Во-лодя… А он не потеряется?

- Куда он денется? За дерево не зацепится, можно на поляне запускать.

- Платка все равно нет, - сказал Кашка и оттянул пустой кармашек. - И ниток нет.

- Платка нет, это понятно, - снисходительно согласился Володя. - Но ниток… Как же ты живешь без ниток? А если что оторвется, чем пришьешь?

- У Серафимы есть. Она пришивает.

- У Серафимы вас - целая птицеферма. Есть ей время возиться… Вон у тебя лямка сколько дней уже оторвана. Так и таскаешь. Никто пришить не может…

Они вышли на лужайку, опоясанную кольцом березовой поросли. Лужайка была ровная, с низенькой одинаковой травой, как на стадионе. Только с одного края, у самой тропинки, приподнялся из-под земли серый плоский камень.

Место для испытаний парашюта было отличное.

Володя вынул платок, до сих пор лежавший в кармане без всякого употребления. Платок был слегка помятый и запылившийся на сгибах, но для парашюта вполне годился. Потом Володя вытащил из воротника иголку с намотанной черной ниткой. Кашка следил за ним с радостным интересом.

- Сейчас попробуем, - сказал Володя. - Только сначала лямку пришью. А то ходишь обормотом.

- Лучше ее совсем оборвать, - рассудительно заметил Кашка. - Я пробовал, да она крепко держится. Давай ножиком отрежем.

- Давай отрежем обе, - сказал Володя. - И ходи вообще без штанов… Ну-ка, повернись. И не дергайся, а то иголка воткнется.

Он говорил с сердитым удовольствием и про себя удивлялся. Неужели это и вправду может быть приятно? Командовать вот таким мальком, знать, что он тебе послушен, пришивать ему лямки и делать парашюты… Ерунда какая-то… И смех… Вот бы кто-нибудь из ребят появился здесь и увидел, как победитель турнира стоит позади Кашки на коленях и чинит ему штаны!

Лагерь недалеко, и черт может занести кого-нибудь сюда.

И занес.

Крадучись выбрался на лужайку Генка Молоканов.

Молоканов был попрошайка и жадина. Это - самое главное, чем он отличался от других. Правда, жадность у него была не на все вещи, а только на мелочи: на разные самоделки, патронные гильзы, стеклянные пузырьки, значки, поплавки и прочую дребедень. Он их выпрашивал. Даже не менялся никогда, а только выпрашивал. Если меняться, значит, надо что-то отдавать, а это было для Генки горькой мукой.

А выпрашивать он умел, наверно, лучше всех на земном шаре. В голосе у него появлялась такая жалобность и такая убедительность, что камни могли растаять, как мороженое в июльский полдень. «Ну, послушай, - негромко и проникновенно говорил Молоканов, - тебе эта штука все равно ни к чему. Ну, поиграешь и выбросишь. Или потеряешь. Или надоест она. Понимаешь, она для тебя - пустяк, а для меня очень важная… Ну дай, а? Ну, правда… Я тебе такое спасибо скажу…»