Владислав Крапивин - Тень каравеллы. Повести

Я стоял и смотрел на эту одеяльную опухоль. Павлик тоже стал смотреть на нее: обоим было неловко.

- Болит? - спросил я.

- Сейчас не болит. Вчера здорово болело.

- Как это ты стукнулся?

- Об рельсу…

Мы замолчали. Нам впервые трудно было разговаривать. Павлик нехотя спросил:

- Тебе, наверно, все рассказали?

- Ага.

Я видел: ему не хочется рассказывать. Кому приятно говорить о своем поражении?

- Тетя Аня сильно плакала, - хмуро сказал я.

- Знаю… Беспокоилась.

- Думаешь, я не беспокоился? - сердито спросил я.

Павлик спокойно повторил:

- Я знаю. Но это же недолго. Завтра бы Милка все рассказала.

- Милка?!

Он даже вздрогнул.

- Милка? - сказал я. - Она знала?

- Ну… да, - кивнул Павлик. - Она же со мной была. До самой станции, до вагона. А ты думал, я никому, что ли, не сказал?

Такой был ветер в ту ночь… Наверно, раз в сто лет бывает такой ветер. С ног сбивал. А я шел. Я шел, чтобы правду узнать, а она…

- Что же она мне наврала? Я же ночью нарочно ходил…

- Она не виновата. Я ей велел два дня никому не говорить.

- И мне?

- Я ей просто сказал: «Никому». Ну, Владька, некогда же было!

- «Некогда»… - сказал я. - Ей, значит, можно было знать, а мне нельзя, да?

- Тебе же лучше. Тут бы из тебя все жилы вымотали: как, да что, да не знаешь ли… А так ты и по правде ничего не знал.

- Думаешь, проболтался бы, да?

(Конечно, молчать было бы трудно, когда видишь, как убивается Пашкина мать. Но он-то этого не знал. Как он смел во мне сомневаться?)

- Врешь ты, - сказал я. - Ты нарочно велел не говорить мне. Скажешь, не нарочно? Ну, скажи «честное морское».

Он молчал.

- Я тебе всегда все говорил, - с горечью сказал я. - А ты…

- «Всегда»… Что ты мне говорил?

- Все говорил! Как в ручей в овраге провалился, говорил! И как два патрона нашел! И как в тетрадке «кол» соскоблил, и как…

Я вдруг замолчал. Да, я открывал ему все свои тайны, но что это были за тайны! Подумаешь, «кол» в тетрадке…

Ну, а разве я виноват, что большой тайны у меня никогда не было? Разве бы я скрыл?

Мы оба читали одни и те же книжки - про людей, откровенных и надежных, как сталь. Мы оба знали одни и те же законы верности и чести. Оба знали, что в друзьях не сомневаются, не лгут, не предают их. Он нарушил закон.

- Предатель, - сказал я. И это был конец.

- Кого я предал? - спросил Пашка и, шевельнув ногой, сжал зубы. Наверно, от боли.

- Сам знаешь кого. Конечно, не ее, Милочку свою. Целуйся теперь с ней, с невестой…

- Заткнись, - внушительно посоветовал Павлик. - Думаешь, если нога болит, так я не встану?

- Встань, - сказал я и ощутил прилив ясного бесстрашия. Обида заливала меня. - Ну, встань, я не убегу. Не бойся, я маленький. Стукнуть можно, сколько хочешь. Думаешь, я тогда не скажу, что ты предатель?

- Слезки уже капают, - мрачно заметил Павлик. - Нюня. Правильно, что она не сказала тебе.

Слезы еще не капали, но были уже близко. Чтобы он не видел их, я ушел, захлопнув дверь, которую потом не открывал ни разу.

С этого дня мы стали жить порознь.

Каравелла больше не уходила в опасные плавания. Видимо, навсегда она осталась в скучной болотистой лагуне. Обрастали тягучими лианами мачты, ветшали паруса. Киль покрывался наростами из ракушек. Днище точили морские черви торадо.

Милка больше не приходила к Павлику. Может быть, он и с ней поссорился?

От скуки я взялся за Милкину книжку и прочитал всю. «Дюймовочка» мне не понравилась. А «Оловянный солдатик» понравился. Это была смелая сказка, хотя и с печальным концом. Я ее читал три раза. А «Дюймовочку» больше не читал - было почему-то грустно.

Иногда я думал о том, как все глупо получилось. Столько было хорошего, а потом один короткий разговор - и все. Разве так бывает, если настоящая дружба?

Но разве была не настоящая?

Временами казалось мне, что ничего не случилось. Особенно по вечерам. Я слышал сквозь тонкую стенку, как Павлик ходит по комнате, двигает поленья у печки, шелестит листами книги. В такие минуты я был почти уверен, что все можно поправить. Надо пройти через кухню, тихо потянуть на себя дверь. Она отойдет с жалобным скрипом. Павлик шагнет из полумрака и тихо скажет: «Пришел… Хочешь хлебушка?»

Наверно, так и надо было сделать. Надо было… А я сидел один в своей комнате и листал давно прочитанные книжки.

Однажды Павлик подошел к моей двери:

- Владька…

- Что? - откликнулся я, и сердце у меня подпрыгнуло.

- Ну, открой.

- Зачем? - капризно сказал я. Дурацкое упрямство подавило секундную радость.