Анатолий Алексин: Записки Эльвиры

— Завтра у нас читательская конференция: «Труд как главный фактор и его отображение через галерею художественных образов». Придумали же названьице! Да и «галерея художественных образов» длинновата.

— Так обо всех и будешь рассказывать? — удивилась Мария Федоровна. — Тебе и недели не хватит.

— Сказали, опираться на книги последних лет.

— Ну и на что же ты обопрешься?

— Вот на это! Но надо освежить в памяти…

Она подошла к полке и вытащила два тома.

— Еще возьму «Спутников»… Можно?

— Это о труде?

— Как смотреть! По-моему, о труде… О самом тяжелом. О ратном. Красиво звучит? Может быть. Но так на самом деле и есть. Вы согласны?

— Согласна.

— Тогда я возьму. Мне ведь только освежить… Борьку с Женькой уложу спать и почитаю.

— Бери и скрывайся. Пока Сергей не пришел.

К одной из многочисленных полок был прикреплен квадратный листок ватмана, а на нем тушью аккуратно выведено:

Не шарь по полкам жадным взглядом,

Здесь не даются книги на дом.

Лишь безнадежный идиот

Знакомым книги раздает.

— Студенческое творчество, — сказала Мария Федоровна.

— Это он персонально для меня. — Лена с трудом вытащила еще одну книгу, плотно зажатую соседними томами. — Кто же у вас, кроме меня, полки жадными глазами обшаривает? Может, Эльвира?

— Да нет… Она очень спокойна в этом отношении, — как бы одобряя мое спокойствие, сказала Мария Федоровна.

Но было в ее словах что-то такое, почти неуловимое, от чего уши мои стали, кажется, одного цвета с моими старыми красными клипсами. Хотя проверить это было трудно, поскольку еще накануне я подарила эти клипсы соседскому мальчишке: он любил играть в дикарей.

Лена разглядывала книжную полку, смешно морща нос и задумчиво почесывая свой мальчишеский затылок.

— Что же делать, а? Брешь образовалась. Небольшая, правда, но все-таки… Я ее книжками из второго ряда заткну. Сергей Сергеич ничего не заметит. Ладно?

Мария Федоровна сверкнула своими неестественно белыми зубами.

В тот же день вечером я прибежала к Нелли.

Она встретила меня в пестром халате, который упорно называла «персидским», хотя купила его в магазине готового платья на Петровке. Казалось, Нелли только что пришла с ночного бала, где ей всю голову усыпали серпантином и конфетти. Но на самом деле это были обыкновеннейшие бумажки, на которые она накручивала перед сном свои довольно-таки редкие волосы, чтобы днем они казались погуще и попышней.

— Фу, как от тебя валерьянкой пахнет! И еще какой-то медицинской гадостью. Погрязла в лекарствах? И охота тебе возиться со всякими доходягами!

Мне стало обидно за добрую Марию Федоровну.

— Валерьянкой не может пахнуть, — сказала я. — И лекарствами тоже. У тебя просто галлюцинации.

— Ну уж прости, миленькая! У меня тончайшее обоняние.

Нелли с наслаждением понюхала собственные руки. А потом игриво осведомилась:

— Как, между прочим, твой доцент? Ничего себе?

— Как он «себе» — не знаю, а мне… что-то не очень…

— Дорожки песком посыпает?

— Почему? Ему не больше тридцати трех.

— Тридцати трех? — Нелли присела на диван. — Ну, тогда понимаю. Тут уж не только с валерьянкой — со скипидаром повозишься.

— Ничего ты не понимаешь!..

Нелли было лень спорить и ссориться. Она устало зевнула:

— Так рано приходится вставать, просто каторга! Появились четыре морщины. Сдала я молодость в архив…

Она попала в архивный институт, как говорили, «на обломках папиных связей». Я поспешила успокоить ее:

— Долго сидеть не буду. Дело у меня небольшое… Но странное. Смеяться не будешь?

— Меня, миленькая, Чарли Чаплин рассмешить не сумел. Так что выкладывай.

— Расскажи мне, пожалуйста, вкратце содержание «Спутников». Ты ведь читала?

— Еще бы! А тебе зачем?

— Ну… Очень надо…

— Ага, понимаю. Сестра милосердия хочет подавить доцента своим интеллектом. Так? Пожалуйста, дави на здоровье. Я расскажу тебе. Только в самых общих чертах, а то спать хочется. Самую, так сказать, суть. Квинтэссенцию! Будешь записывать? А то еще забудешь или перепутаешь что-нибудь. Доценты этого не любят.

Она протянула мне крошечный граненый карандашик с оранжевой резинкой на конце и вырвала пару страниц из крошечного изящного блокнотика.

— Ну, я, значит, самую суть. Эта вещь… — Нелли почему-то книги и фильмы всегда называла «вещами», — эта вещь про мужское коварство. Пушкина помнишь: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…»? Помнишь?