Анатолий Мошковский - Не погаснет, не замерзнет

Они прошли улицу до конца и стали подниматься по узкой каменистой тропке. Но идти тропинкой было бы очень далеко, и отец решил взять сопку приступом. Они карабкались отвесно по камням, выбоинам, щербатинам и кривым, извилистым трещинам. Отец не выпускал из своей руки ее руку. Вниз ехал мелкий щебень, катились камешки. Издали сопка казалась безжизненно голой, скучной, а теперь вдруг Маринка увидела, что камень ее покрывают зеленые и рыжеватые мхи, сизые лишайники. В ложбинках кое-где упруго топорщатся стелющиеся березки. Но как удивилась Маринка, увидев в расщелине маленькие цветки с лиловыми лепестками.

— Папа, — крикнула она, — хочу!

Он понадежней пристроил дочку на склоне сопки — ни с места! — и полез выполнять ее приказ. Иногда, если цветок рос вблизи, Маринка сама срывала его: брала за стебель, долго крутила и дергала. Когда они добрались до вершины, в руке у отца был целый букет.

Там дул очень сильный ветер.

— Не холодно? — спросил отец.

— Нет, — посиневшими губами вывела Маринка. Отец поплотнее завязал на ней шарф.

Они стояли на вершине, сопротивляясь ветру, валившему их, и смотрели вперед. Видно отсюда было далеко: сзади — широкая Чаячья губа с игрушечным военным городком у подножия сопки и причалами — пирсами для боевых кораблей, справа — узкое горло губы, а зато впереди до края неба колыхалось большое-пребольшое море. Налетал ветер, и по морю пробегали зыбкие полосы. Надвигались, закрывая небо, грязно-черные, опухшие тучи, и море из синего превращалось в зеленовато-серое, неприветливое.

У него не было конца. Оно вливалось в небо, и тоненькая черта горизонта иногда размывалась, и тогда казалось, что море везде, даже над головой. — А где полюс? — спросила Маринка, дуя в варежку.

Отец внимательно посмотрел на нее.

— Вон там. — Он показал рукой наискосок. — А вон там Америка, видишь? — Отцова рука поплыла правей.

— Вижу.

— А что ты видишь, интересно?

— Мерику.

Он засмеялся и поглубже, на самые уши, натянул Маринке вязаную шапочку. Ударил ветер, и он едва успел схватить за козырек чуть не улетевшую фуражку. Надвинул ее на самые глаза, поднял воротник шинели и сказал:

— Да я тебя совсем заморожу.

Он быстро сел на валун, распахнул шинель, посадил в нее Маринку, застегнул шинель на крючки. Из нее, точно из норки, выглядывала голова в синей шапочке. Под шинелью было очень тесно, мешали руки, и Маринка для большего удобства обняла отца. От него исходило такое тепло, словно он был печкой, в которую засыпали ведро каменного угля.

И можно было не вставать: все вокруг было видно очень далеко.

Так они сидели с полчаса, смотрели на море, и никакой ветер не был страшен Маринке. Она узнала, что в годы войны на этой сопке находился сильный маяк, он показывал нашим кораблям дорогу в гавань, и сопку с тех пор прозвали Маячной. И еще отец рассказал ей, трогая истрескавшийся от ветра, дождей, солнца и холода, но все еще твердый, как |железо, гранит, что вот здесь кончается наша земля, и дальше тянется все вода, вода и вода, и через тысячи морских миль начинается совсем другой материк. Вот где они живут — на самом краю света…

Маринка поудобней подобрала ноги, вздохнула:

— Материк…

Вдруг она встрепенулась, высунула из-под шинели — руку и показала:

— Гляди… Гляди!

Три черточки с тонкими змейками дыма двигались у горизонта. Потом ветер донес слабые звуки выстрелов.

— Корабли, — 'сказал отец, — эсминцы. Молодцы, хорошо идут!

— А зачем они там ходят? Отец убрал ее руку внутрь, получше запахнул шинель,

И Маринка снова очутилась как в берлоге.

— На учении они. Понимаешь, ребята ходят в школу учиться правильно писать и решать задачки, а матросы тоже должны учиться метко стрелять из пушек, пускать торпеды и не бояться никакого шторма.

— И твой корабль тоже уходит учиться? — Маринка шевельнулась под шинелью.

— И мой.

— А он лодка или корабль?

— Он корабль, Маринка, и очень грозный корабль, только небольшой и узкий, и его издавна прозвали подводной лодкой.

Спускаясь вниз, отец одной рукой держал Маринку, второй опирался о камни, цеплялся за жесткий кустарник, и к его рукаву прилипли крохотные листики березки. Иногда отец останавливался и беспокойно посматривал на городок, на его улицы, точно побаивался кого-то. В городе он тоже не переставал оглядываться. Он переносил Маринку через канавы и большие лужи, отдавал проходившим морякам честь, но все время глядел то вправо, то влево, то оборачивался назад.