Николай Сладков - В лесах счастливой охоты

Осторожно открываю один глаз. Потом второй. Чудеса! Под ногами сугроб, а над головой зелёные деревья шумят!

Облако-лебедь дальше уплыло. Солнце сияет. Каждая морщинка на коре видна. А я глазам не верю!

Вверху, над головой, бушует зелёный трепетный океан! В зелёных волнах листвы мечутся стайки солнечных рыб — бликов. А выше, над всей этой зелёной суматохой, что-то огромное и голубое.

Вот таким, наверное, видит мир птенец, только что выклюнувшийся из яйца. Уж не облако-лебедь ли высидело этакое чудо?

Вниз смотрю, под ноги, — зима! Снег, сугробы, синие тени. Вверх голову подниму — лето! На деревьях тяжёлая листва. В листве жёлтые иволги — как солнечные зайчики.

Под ногами — зима. Над головой — лето. А по календарю — начало мая. Весна!

Ноги на снегу мёрзнут. А спину жжёт — так припекает.

Разделся я до пояса. Одежду в рюкзак сложил. А из рюкзака достал шерстяные носки и надел на ноги. Хорошо сидеть в летне-зимнем лесу в зимне-летней одежде!

Дремучие кругом снега и… мёдом пахнет!

Куда лесовик завёл!

На снегу дрожат синие тени зелёных листьев. Над снегом бабочка белая порхает: одна голубенькая тень видна.

Внизу, под деревьями, на снегу, северные птички — синицы. Подбирают подмёрзших жучков и мух. А вверху, над деревьями, летят южные птицы — золотые щурки. На лету клювом щёлкают — пчёл ловят. Рядом зимняя тишина и шум лета. Песни зябликов, зарянок, синиц. И от зимы до лета рукой достать!

Я и достал: отломил зелёную ветку и обил ею, как веником, засыпанные снегом ботинки.

Долго сидел я на пне. Потом встал и пошёл. Иду и дивлюсь: шагов сорок пройду, оглянусь, а там, где стоял, уже и следов нет! Солнце на глазах снег съедает. Вот так и лесовик от меня ушёл — как на облаке улетел.

Но недалеко он ушёл. Оказалось, он, как и я, тоже в облаке сидел, погоды ждал. Вижу я: ходит старичок под деревьями, бородёнку вверх задрал — высматривает. На голове треух — одно ухо вверх, другое опущено.

— Здравствуйте, — говорю. — Летом любуетесь?

— Вот ещё, — отвечает, — любуюсь! Зарубки свои потерял. И чайник ищу. А то — любуюсь. Здравствуйте! Да вот он, клятый! — обрадовался старичок.

И я увидел: на тёмном пихтовом стволе — белый затёс. У затёса на сучке — чайник. Да только затёс-то этот и чайник на высоте одноэтажного дома!

Посмотрел я на старичка очень внимательно. Серьёзный старичок. И уж конечно, лесовик: дранкокол либо углежог. Чего он меня дурачит?

А старичок как ни в чём не бывало:

— Я зимой по хребту шёл, пихты на дранку метил. Вот тут чай кипятил. Чайник на сучке забыл.

Только хотел я спросить: «Как же ты, мил человек, до такой высоты достал?» — как сам всё понял.

Все чудеса — из снега!

Намело его за зиму на хребет — в полдерева. Тогда старичок и прошёл — зарубки свои зарубил. И чайник на сучок повесил.

Пришла весна — стал снег оседать. Оседает быстро, да уж больно много его. Деревья из-под снега на глазах растут. И чайник вверх поднимается.

Южное солнце жжёт — не шутит. Стали набухать на ветвях почки. Потом лопнули почки. Как коконы лопнули, зелёные бабочки — листья — вылупились. Расправили бабочки зелёные крылья — зашумела листва. Птицы прилетели — запели. Лето сверху пришло. А понизу ещё зима. Снег. Растаять ещё не успел.

— Растает, — махнул рукой старичок. — Вот ещё!

И пошли мы с ним по зарубкам к дому. Чай кипятить да пить.

Свора псов ринулась на нас с лаем и воем. Собаки мчались от кочёвки, видневшейся на горе. Кочёвка — это сарайчики, сложенные из дикого камня. Летом в них живут колхозные чабаны. Трава в предгорье летом выгорает от зноя, и чабаны перегоняют стада овец и коз на прохладные горные луга. Перегонять и пасти стада помогают чабанам собаки.

Собачья свора развернулась в цепь. Впереди стаи мчал вожак — огромный пёс, жёлтый с чёрной головой. За ним на цепи волочился и подскакивал кол. Пёс выдернул его из земли.

На шее вожака ошейник из буйволиной кожи, утыканный железными крючьями — местное средство от волчьих зубов.

Стая собак весело неслась на нас. Весело, потому что псы, одуревшие от скуки, рады были вволю побрехать, поскакать и поскалить зубы на чужих людей.

Один вожак скакал молча. Молчание его было жутко.

Я первый раз в жизни видел такого урода. Один глаз его вытек. Зато второй горел с удвоенной яростью и злостью. Из-под разорванной губы, сросшейся бугристым рубцом, торчали белые мокрые клыки.