Раиса Григорьева - Крестьянский сын

Старший офицер потребовал провожатого для своего помощника с солдатами, которые должны были арестовать и привести сюда к сборне всех, кто поименован в привезённом списке. Борискин провожатым послал старика Гавриленко, в качестве понятого отправился Никодим Усков.

Сам начальник отряда с небольшой охраной остался ожидать арестованных здесь, коротая время за походной чаркой и небольшим припасом, который бегом принесла старостиха.

Карателей в Поречном ещё никогда не было. Многие крестьяне даже не слышали, что это такое, однако недоброе почуяли все. Одни затаились в домах, боясь выглянуть наружу, другие старались нарочито выказать равнодушие: дескать, нас не касаемо, нам и ни к чему.

У старосты, у попа Евстигнея, у Поклоновых другая маета. Там засуетились, заметались хозяйки: вдруг да господа заезжие офицеры не погнушаются ихнего хлеба-соли откушать. Поклоновская стряпка вместе с Груней и мальчишкой-кучерёнком гонялась по двору за курами. Хлеб-соль предполагалось изрядно сдобрить курятиной.

За солдатами, идущими по улице вместе с офицером и двумя понятыми, увязались мальчишки. Ребята постарше — Костя, Гараська, Стёпка, Николка — наступали солдатам чуть не на самые пятки. Один солдат, взяв ружьё наизготовку, велел мальчишкам отстать. Чёрное круглое отверстие дула винтовки поочерёдно заглянуло каждому в глаза. Мальчишечьи босые ноги сами собой приросли к земле. Теперь за отрядом можно было следить только издали. Вот он приблизился к воротам Ивана Немогутного.

— Открывай! — зычно разнеслось по улице.

На крики, удары прикладов, отбивающих от ворот щепки, никто не выходил. По всей улице отчаянно лаяли собаки. Кто-то из солдат перемахнул через забор, раскрыл ворота. Отряд ввалился во двор. Несколько мгновений было тихо, потом снова грязные ругательства, крики, звон разбитых стёкол, стук прикладов по дереву: крушили дом, в котором не застали ни одной живой души. У ворот тряслись Стёпкин отец и Никодим Усков, понятой.

Возле дома Скобельниковых повторилось то же самое. Только ворота Мирона Колесова открыл сам хозяин. Отступая спиной к крыльцу, кланялся офицеру в ноги, клонил седоватую нечёсаную голову до самой земли, повторяя:

— Милости просим, мы ни в чём не виноватые, милости просим.

Его схватили, стали пинать, бить. Выскочила старуха, мать хозяина, сноха — солдатская вдова, ребятишки. Их отпихивали, отгоняли прикладами, как собачат. Старуха истошно завыла — её отшвырнули, она ударилась головой о крыльцо и замолкла. Сноху один из солдат затащил к амбару, бросил внутрь и припёр дверь снаружи колом.

Оцепенело глядели, прислушивались соседи.

Когда к начальнику отряда притащили до полусмерти забитого Колесова и сказали, что остальные как сквозь землю провалились вместе с детьми и стариками, офицер, ругаясь и проклиная это чёртово село, отдал своим подручным новую команду.

Поскакали по улицам верховые с винтовками наперевес. Всем жителям, от мала до велика, приказ — явиться на площадь перед церковью. Кто позволил себе медлить, того подстёгивали солдаты. Прикладами, штыками, нагайками — все, все, все вон! На площадь!

На выжженной августовской жарой площади народу всё прибывает. Люди не понимают, зачем их сюда согнали. К чему это солдаты составляют телеги рядком, четыре или пять телег. Да ещё верёвками связывают, а под колёса камни кладут, чтоб не раскатывались. Помост. А чего на нём показывать?

Многие настолько не понимают происходящего, что ещё могут думать о всегдашнем, обыденном. Рябая певунья Настя очутилась в толпе рядом с Груней, обрадовалась.

— Груняха, здравствуй-ка! Ты чего вчерась в хоровод не пришла? Уж мы тебя ждали, ждали… (Лучше б она не спрашивала этого. Вон совсем близко стоит Федька. Оглянулся на голос, увидел Груню, её округлившиеся от страха глаза.) Где хоть была-то?

— Да там и была, — растерянно шепчет Груня, — у речки. Только маленько опосля пришла. А вперёд-то я, — Грунин глаз опасливо косит в сторону Федьки, — вперёд-то я к матери сбегала, проведать, вот и припоздала. (Слышит или не слышит Федька?)

А он слышит. Только зачем ему? Пропускает мимо ушей.

Наскоро сколоченный помост зашатался под тяжестью шагов. Туда всходят офицеры, два солдата втаскивают Мирона Колесова. Горестный ропот прокатывается по толпе.

Зажатый со всех сторон людьми, стоит Костя. Он не сводит потрясённого взгляда с дядьки Мирона. Того узнать нельзя. Вчера он тяжёлой медвежьей походкой хозяином прохаживался по своему подворью. Густая седоватая борода так кругло лежала на его плотной груди, на праздничной розовой рубахе. От него пахло сытой едой, самогоном. Он так уверенно выпроваживал Костю, говоря, что он ни в чём не виноватый и незачем со своего двора ни с того ни с сего удирать, что Костя и вправду подумал — может, зря всё это. А сейчас стоит на виду у всех людей, у всей деревни. Борода раздёргана, рубаха висит полосами, сам весь избит. Руки за спиною связаны. Переступает с ноги на ногу, голову низко клонит, будто виноват перед людьми в том, что вынужден показываться им в таком непристойном виде.